За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

– А вот и сама царица бала! – воскликнул Гладыревский. – Прекраснейшая Варвара-краса! Рассуди, кого из нас любишь?

– Прошу вас, господа, прекратить сатурналию и монархических русских песен впредь не исполнять, – строго, но с игривой усмешкой в глазах произнесла Варенька.

– Что ж нам, по-вашему, петь? – спросил Михаил. – «Ой, чия це хатынька»? Или «Ще не сдохла Украина»?

– Давайте я буду аккомпанировать, а вы мне тихо подпевать, – предложила мудрая Варвара Афанасьевна и села за рояль. Из-под ее рук потекли благопристойные звуки, и все принялись петь «Снился мне сад в подвенечном уборе». Вскоре вернулся и Леонид Сергеевич, увидел, что зверь из преисподней приручен, присоединился к пению и выпивке, завел умные разговоры про то, что никакой радости от германской революции нам не светит, что немцы ввиду таковых обстоятельств покинут Киев, вернутся гайдамаки и полетит такая свистопляска, что чертям в аду тошно станет.

Ноябрьские дела в Киеве и впрямь пошли хуже некуда. Немцы принялись паковать чемоданы, Петлюру из Лукьяновской тюрьмы они зачем-то выпустили, он тотчас созвал тайное заседание Национального союза и сформировал Директорию во главе с самим собой, Винниченко и Шаповалом. К югу от Киева в Белой Церкви стала формироваться новая петлюровская армия. Первые шестьсот штыков смело выступили на штурм Киева, оказались отброшены, но со всех сторон к ним потекли полки, переходящие от гетмана под власть главного атамана Директории.

– Бедный Павел Петрович сам не свой, – жалел гетмана Гладыревский, продолжая изображать из себя лицо, приближенное к Скоропадскому.

– Ухватили кота поперек живота, – нисколько не жалел гетмана Сынгаевский.

– Будьте покойны, скинут его в ближайшие дни, – пророчествовал Булгаков. – У него на фамилии написано скорое падение.

А тут и пророчествовать особо не требовалось, петлюровская армия росла, как разъяренный пчелиный рой, и к середине декабря в десять раз превосходила гетманскую. Готовясь к кровавым боям, гетман мобилизовал всех врачей Киева, включая и доктора Булгакова, но ненадолго. Немцы бежали, и потомку знатного рода запорожских казаков, доблестному генералу императорской русской армии, георгиевскому кавалеру Скоропадскому в середине декабря ничего не оставалось, как подписать акт об отречении и бежать вместе с немцами. Петлюровцы, теперь уже сплошь одетые в синие жупаны и шаровары, вступили в город по его следам и устроили пышные парады, во время которых на улицах запросто убивали всех, в ком распознавали бывших офицеров царской или гетманской армии, громили еврейские лавки, а порой проламывали головы и вешали тех, кто не знал мову. Или знал, но не мог правильно сказать «оливець» и «паляныця».

– Москаляку на гиляку! – слышалась кричалка, придуманная еще во времена Тадеуша Костюшки и означавшая призыв повесить всякого русского. Гиляка – крепкая ветвь.

– Кацапы, геть из Кыева!

– Жиды тай москали, геть! Геть!

– Ляхи – туды ж!

Перепившись, синежупанники смело орали:

– На Москву! На Варшаву! – И, должно быть, им мерещилось, как дрожит Кремль и покрывается рябью страха задумчивая Висла.

Вступление Петлюры в город сопровождалось густым и долгим снегопадом, снег ложился бинтами и прятал под собой кровавые лужи, но появлялись новые и новые. Если гетман строил Украину на немецких штыках и порядке, то пришедший верховный атаман Директории – на бесчинствах, грабежах и погромах. Он словно завоевал чужой город и отдал его своему воинству на многодневное разграбление. Доктор Булгаков видел все это своими глазами и сам несколько раз едва не попал под расправу.

А перед Новым годом он стоял с братьями посреди Андреевского спуска и не мог объяснить Коле и Ване, почему на заборе, где сначала красовалось «Слава Украïнi!», затем «Ordnung halten», теперь написано «Хай живе батька Петлюра!», но напротив забора, на стене соседнего дома: «Нехай живе батька Петлюра!»

– Почему-то по-украински «хай» и «нехай» – одно и то же: «Да здравствует!» – чесал в затылке старший брат Булгаковых.

– Но ведь частица «не» означает отрицание, и, по идее, должно значить «да здравствует» и «да не здравствует», – недоумевал Ваня. – Как так-то?

И Михаилу ничего не оставалось ответить, кроме того, что в подобных случаях отвечают украинцы:

– Так ото ж.

Глава шестая

Браунинг

1919

Было или не было? В воспаленном мозгу или наяву? Убил или не убил?.. До сих пор он мучился этим вопросом, хотя вот уже полгода прошло с того рокового дня, а последние три месяца – май, июнь и июль – он живет, как Робинзон Крузо, о чем так страстно мечтал когда-то в детстве. Только у Робинзона не было Тани, а у доктора Булгакова Таня есть, и она время от времени навещает его в лесном убежище, вот и сегодня пришла, они сидят у костра и жарят колбасную подкову.

– Арестовали бедного, – вздыхает Таня о Василисе.

Архитектор Листовничий и впрямь хлебнул горюшка. Давно ли он, богатый и всем довольный, ездил на служебном «линкольне», откуда-то с небес получил и дворянство, и должность, и звание полковника, хотя доселе даже и прапорщиком не был, давно ли его чествовали как почетного гражданина града Киева, но полетели в тартарары и деньги, и слава, и почет. С приходом Петлюры его трижды приходили грабить, то синежупанники, а то и просто бандиты, вытащили все из первого этажа, нашли припрятанные деньги и драгоценности, оставили нищим домовладельцем, счастье, что не убили его самого и не изнасиловали прехорошенькую дочку Инночку:

– Скажи спасиби, пане добродию, що живый. Та доньку твою не раздрукувалы. Вже дуже мы добри сьогодни, гы-гы!

Невероятно, но на второй этаж ни разу не поднимались, как видно, уже рук не хватало утащить награбленное.

– Бедняга! Негодяи! Ни за что ни про что посадили в Лукьяновку.

«Какая нелепая судьба! Какие нелепые события!» – размышлял Михаил Афанасьевич о происходящем в его жизни и в жизни всех людей его страны, еще недавно такой благополучной и незыблемой, но сначала не оправданная ничем война, а потом революция – и где, скажите, благополучие, где незыблемость? Вернулась Русь-матушка в Смутные времена.

Еще недавно нежный и беззаботный, как пташка, студент, женившийся на хорошенькой девушке, прошел он сквозь ад прифронтовых госпиталей, тоску земских больниц, страшное время морфинизма, кровавую круговерть петлюровской Директории. И вот теперь прячется в лесах под Киевом, спит в шалаше, еду готовит на костре, ловит в Днепре карасей, окуней, судачков и даже осетров, если на донную удочку…

А все после чего? А все после того. Того самого…

– От Сынгаевского письмо пришло, – спохватилась Таня и передала мужу конверт.

С Николаем Первым произошло такое, во что трудно поверить. Сошелся с балериной и