«Верный Вам Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии. 1939–1941 годы. Книга 4 - Михаил Николаевич Алексеев

момент ареста являлся заведующим шанхайского филиала газеты „Мансю ници-ници“). Наконец он детально выяснил все сведения о важных шпионских организациях Коминтерна и китайской компартии в Центральном и Северном Китае. В результате этого Фунакаси был арестован в Бейпине, а Кавамура в Шанхае. На основании приказа пом. пристава Комата вместе с пом. пристава Кавано под строгим секретом выехал в Бейпин и, соблюдая величайшую осторожность и бдительность, выполнил важное задание по доставке Фунакоси в Токио.

Затем ему было поручено вести следствие по делу Фунакоси. В результате следствия было установлено, что Фунакоси после отъезда Одзаки из Шанхая в 1933 году вел шпионско-подрывную деятельность в центральном и северном Китае по указаниям руководителя коминтерновской шпионской организации Зорге, а затем Пауля (К. М. Римм, в ноябре 1932 – августе 1933 вместе с Г. Л. Стронским руководил шанхайской резидентурой после отъезда Зорге; 1933–1935 – резидент в Тяньцзине), который руководил этой организацией после отъезда Зорге в Японию. Не ослабляя преследование против Каваи, он выяснил, что некий доктор экономических наук, окончивший токийский императорский университет и преподававший в одном из шанхайских учебных заведений (фамилия этого человека держится в секрете, так как он сейчас разрабатывается) был связником с Паулем и писательницей Смедли»[781].

Из допроса «шпиона Акиямы»: «Преступник по-прежнему продолжал давать ложные показания и отрицал свою виновность. Получив необходимые сведения о нем от бывших его учеников и верующих церкви, которую посещал преступник, он [пристав КАВАНО ТЭЦУ] выяснил его высказывания и поведение в мирное время и без применения мер преследования добился его полного признания»[782].

Уиллоуби настаивал, что японцы не использовали пытки для получения признательных показаний при расследовании «дела Зорге». Весной 1949 г. американская военная разведка в Токио получила от судебных чиновников, имевших отношение к этому делу, сделанные под присягой письменные заявления (аффидевиты), в которых они утверждали, что Зорге, Клаузен, Одзаки и Вукелич не подвергались оскорблениям или принуждению за все время их заключения, в том числе в Токийским окружном уголовном суде. Среди сделавших такие заявления под присягой были прокуроры Тамазава и Ёсикава, судья предварительного суда, допрашивавший Зорге и Одзаки, а также двое еще живущих судей из трех, судивших Зорге в окружном суде. Аффидевит такого же типа был написан и адвокатом, представлявшим интересы Зорге, Клаузена и Вукелича. Письменные заявления, сделанные под присягой, были получены, чтобы опровергнуть утверждения Агнес Смедли и ее друзей, что показания о ней, сделанные Зорге, Одзаки и другими, не представляют никакой ценности, поскольку были сделаны в ходе японского следствия и потому были даны под давлением[783]. Возможно, не всех японских прокурорских и судейских чиновников можно упрекнуть в намеренном обмане, однако как можно «закрыть» глаза на действия сотрудников токко в первые часы после ареста по отношению к Одзаки (применение пыток к нему документально подтверждено), «преследование» которого «проводилось слишком быстро»? Неведением того, что творилось в начале следствия? Если это так, то какой смысл в заявлениях, сделанных под присягой? Очевидная фальсификация.

О жестоком обращении с арестованными свидетельствует их высокая смертность. Из 17 человек, обвиненных в принадлежности к организации Зорге, пятеро умерли в тюрьме: двое в процессе следствия (15 декабря 1942 г. Кавамура Ёсио, 2 августа 1943 г. Мияги Ётоку) и трое – после вынесения приговора (13 января 1945 г. Бранко Вукелич, 27 февраля 1945 г. Фунакоси Хисао и 22 марта 1945 г. Мидзуно Сигэру [Сигэо])[784]. Ко времени ареста все они, за исключением Мияги, были здоровы. Китабаяси Томо умерла через 2 дня после освобождения из тюрьмы 2 сентября 1945 г.

В представлениях к награде на сотрудников отдела общественной безопасности (политической полиции) начальник отдела отмечал: «Они проявили несгибаемый дух полицейского и успешно осуществили небывалый розыск важных преступников в связи с делом об антияпонской шпионской организации международной коммунистической партии». Однако, как следует из самих наградных листов, «небывалый розыск» был осуществлен по отношению далеко не ко всем членам резидентуры.

«Наблюдение и внутренняя разработка» не коснулась «ядра» резидентуры – иностранцев Зорге, Клаузена, Вукелича. Представляемые к наградам сотрудники отдела политической полиции из состава токко, участвовали только в обысках квартир (и то далеко не всех арестованных) и последующих допросах. Конечно, можно допустить, что существовали дополнительные «наградные листы», однако вероятнее всего, что основными «фигурантами» дела занималась не токко, а кэмпэйтай – военная жандармерия. Токко же были переданы наблюдение за японской агентурой резидентуры и проведение отдельных арестов, обысков и начатого следствия по «делу Зорге».

При вскрытии наиболее вероятных причин провала резидентуры «Рамзая» существует соблазн пойти по проторенной предыдущими исследователями дороге и признать, как это предлагал сделать М. И. Сироткин, что «поиски правильного ответа на вопрос об истинных причинах провала требуют выявления и суммирования всех тех условий, обстоятельств и причин, которые, давая в руки полиции отдельные наводящие штрихи, создали в итоге полную, если не картину, то схему деятельности и связей резидентуры, позволили контрразведке нащупать и изучить слабое звено организации, а затем – разорвав это звено, уверенно и быстро ликвидировать всю резидентуру, не ограничиваясь арестами отдельных агентов».

«Было бы неправильно, – считал М. И. Сироткин, – ставить вопрос о какой-то одной, „основной“ причине провала, искать эту причину в чьем-то „предательстве“, организационной ошибке или неосторожности кого-либо из сотрудников резидентуры.

Если даже, условно принять за истину примитивную японо-американскую версию об Ито Рицу, то в этом случае должны были быть еще какие-то дополнительные условия, позволившие контрразведке разом вскрыть всю организацию и ликвидировать целиком всю сеть.

Если бы, например, об аресте Китабаяси и Мияги стало немедленно известно „Рамзаю“, то могли бы быть приняты срочные предупредительные меры. А если бы Мияги не знал никого, кроме „Рамзая“, то, возможно, что и „Рамзаю“ удалось бы отвергнуть все обвинения, и провал был бы локализован, ограничившись группой Мияги».

Все сказанное М. И. Сироткиным, безусловно, правильно, но с этим можно согласиться только в том случае, если принять на веру японо-американскую версию: провал произошел случайно от показаний второстепенного агента, который сам не представлял конечный адресат, той малозначительной информации, которую он передавал крайне редко. И подобного провала можно было бы избежать, если бы к разведывательной деятельности не привлекались бывшие члены коммунистической партии США или Японии и сочувствовавшие им, а также, если бы за деятельностью Мияги осуществлялся контроль.

Весьма своеобразны, спорны и ошибочны высказывания «Рамзая» об отношении резидента к «низовым» агентам-информаторам, точнее – об изучении им агентов, привлекаемых к работе и используемых агентами-групповодами. В своих «Тюремных записках» он писал: «Я не знаю полностью всех источников информации, которые могли использовать члены группы. Я знаю только те из них, которые были особенно важными, и те,