«Верный Вам Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии. 1939–1941 годы. Книга 4 - Михаил Николаевич Алексеев

В течение последних четырёх лет существования нелегальной резидентуры, по требованию руководства Центра, сотрудниками аппарата периодически составлялись справки на резидентуру «Рамзая». Ни на чем не основанное заключение, неверные или устаревшие сведения, занесенные когда-то в одну из справок, систематически переносились во все последующие, дополнялись новыми, нередко еще более сомнительными или неверными данными и приводили к ошибочным, ложным выводам. Одна из такого рода справок от 1941 г. содержала примечание: «Основные демографические данные Инсона и данные о его работе составлены зам. начальника отдела на память». «На память»!

Можно назвать ряд других ошибок и погрешностей резидентуры и Центра – нарушение конспирации, проявление невнимания к серьезным «мелочам» и т. п., – которые также могли сыграть роль в провале резидентуры.

Нельзя не отметить, что длительная «благополучная» деятельность резидентуры притупила внимание «Рамзая» и «Фрица» к требованиям конспирации: Зорге оставлял без контроля связи и «вербовочную» деятельность Мияги, смотрел сквозь пальцы на его «склонность к риску»; Клаузен допускал шифровку телеграмм в присутствии домработницы или врача, оставлял на столе или в незакрытом ящике стола полузашифрованные телеграммы и их оригиналы; с непонятной педантичностью, в течение ряда лет, вел никому не нужный дневник радиопередач, фиксируя длительность сеансов и количество переданных групп, не соблюдал режима радиопередач, проводя многочасовые передачи и позволяя радиослежке противника накопить обширный перехваченный материал, который после ареста с его же помощью был расшифрован; в течение трех лет в коммерческом предприятии Клаузена работал племянник инспектора полиции Накамура (был ли это действительно племянник?).

Аппарат Центра неоднократно проявлял небрежность при переводе денег («Фрицу», «Ингрид»). Искажение фамилии Клаузена в одном из переводов вызвало опасную процедуру расследования со стороны банковской администрации.

Ряд примеров можно было бы продолжить. Все эти нарушения, промахи и ошибки имели второстепенное значение, они лишь косвенно могли облегчить противнику раскрытие резидентуры, они сыграли роль в усугублении тяжести провала, содействовали контрразведке в выявлении важных деталей жизни и деятельности организации «Рамзая».

Знал ли Зорге и его помощники, что все они стали объектами пристального внимания полиции? Знали, но ничего не предпринимали.

Как утверждают некоторые авторы, Одзаки в числе других сотрудников ЮМЖД задолго до ареста был в поле зрении токко: в токко поступили жалобы на утечку секретной информации из исследовательского отдела ЮМЖД, где работал Одзаки. По словам Хоцуки Одзаки, негласное наблюдение за его сводным братом Ходзуми Одзаки было установлено в конце 1939 г. или начале 1940 г.[789].

Во второй половине 1940 г. Зорге отметил слежку за Вукеличем. 25 августа он сообщил Центру, что за домом «Жиголо» установлена слежка. Однако ни Центр, ни «Рамзай» ничего в этой связи не предприняли. На допросе 11 октября 1941 г. Мияги показал, что ему «давно казалось, что за ним ведется наружное наблюдение»[790]. Сводный брат Одзаки, ссылаясь на воспоминания Каваи Тэйкити, рассказывал: «Весной 1941 г. Каваи побывал у Мияги на улице Рютотё в районе Адзабу, где художник снимал комнатку… Когда Мияги повернулся к гостю, тот заметил, что он чем-то сильно взволнован.

– Какой-то странный тип все время торчит возле моего дома, – понизив голос до шепота, сказал Мияги. – Не нравится мне это. Боюсь, не расставляют ли нам сети.

Каваи стал замечать, что слежка ведется и за ним. Затем ему показалось, что „хвост“ увязался и за Одзаки. Это его особенно обеспокоило, и он попытался предостеречь Одзаки. Но тот как будто не придал этому значения. Однако вскоре, когда Одзаки, пригласив с собой Мияги, отправился с семьей за город полюбоваться цветением сливы, он убедился, что опасения Каваи не были напрасны»[791].

Сведения об установлении наблюдения задолго до ареста сообщаются в японской литературе и в отношении Зорге. Так, Тосито Оби указывает, что однажды (приблизительно весной 1941 г.) прокурор министерства юстиции Хироси Фунацу был приглашен в военное министерство, в управление, ведающее деятельностью кэмпэйтай, где ему сообщили, что Зорге находится под подозрением и за ним ведется слежка[792].

«В своих воспоминаниях Ханако Исии пишет, что еще в 1938 г. полиция впервые попыталась установить с ее помощью слежку за Зорге. В один из августовских дней к ней на квартиру в Хигаси Накано, где она проживала с матерью, явился одетый в штатское агент кэмпэйтай. Он начал расспрашивать о Зорге, о его занятиях, а затем потребовал принести что-либо напечатанное на машинке Рихарда Зорге. После отказа Исии агент попросил ее не говорить Зорге об этом визите и удалился. Конечно, она все рассказала Зорге.

Полиция на время оставила в покое Ханако Исии, но интерес к Зорге не утратила. В этом Ханако Исии убедилась в декабре 1938 г., случайно увидев того же самого агента вблизи домика, где проживал Рихард. А в мае 1939 г., после того как Зорге выехал в Шанхай и Гонконг, Ханако Исии снова навестил тот же агент. На этот раз его интересовало, куда уехал Зорге и надолго ли»[793].

«Летом 1941 г., – вспоминает Ханако Исии, – над Зорге начали сгущаться тучи. В июле меня вызвали на допрос в полицию и пытались заставить следить за Рихардом, уносить остающуюся после его работы копировальную бумагу, докладывать о всех его выездах. Я, конечно, наотрез отказалась. Жандарм, который вел допрос, попытался запугать меня, заявив, что они сделают так, что Зорге сам откажется от встреч со мной. Но я ему не верила: не такой был человек Рихард, чтобы поддаться на провокацию. Когда меня наконец отпустили, потребовав ничего не говорить Зорге, я поспешила домой и, разумеется, все до малейших подробностей рассказала Рихарду. Он, кажется, не особенно удивился моим новостям. Впрочем, это было до некоторой степени понятно: в довоенной Японии все женщины, имевшие знакомых иностранцев, были на учете в полиции и время от времени вызывались на допросы. Зорге весело рассмеялся и посоветовал в следующий раз, когда заявится жандарм, направить его к нему, он сам расскажет ему о своей работе.

Однако визиты жандармов участились. Они приходили, как правило, в отсутствие Рихарда (видимо, слежка за ним велась уже по всем правилам), подолгу расспрашивали о его делах: куда он ездит, кто к нему приходит, чем занят вечерами. Я, как умела, отводила подозрения шпиков. Но тревога, поселившаяся в сердце, уже не покидала меня.

В августе 1941 г. меня снова вызвали в полицию и потребовали, чтобы я ушла от Зорге. Я, конечно, отказалась. Когда об этом узнал Рихард, он очень возмутился. Я впервые видела его таким разгневанным. В тот же час он хотел послать телеграмму в Берлин, но, успокоившись и подумав, предложил мне уехать в Шанхай, обещая вскоре закончить свои дела в Токио и перебраться туда