«Верный Вам Рамзай». Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии. 1939–1941 годы. Книга 4 - Михаил Николаевич Алексеев

прикрытием генконсульства СССР в Шанхае, находившейся на территории международного сеттльмента. Оперативная обстановка в городе была несопоставима с обстановкой в Токио. Японские спецслужбы – и токко, и кэмпэйтай не могли здесь безраздельно властвовать, как у себя на родине.

Зная условия агентурной обстановки в Японии, изощренную систему неотвязной слежки и сигнализации постовых полицейских и учитывая особо тщательное наблюдение, которому подвергались сотрудники представительства СССР в Токио, следует отнести начало провала нелегальной резидентуры если не к первой, то ко второй встрече Клаузена с советским дипломатом, состоявшихся в конце ноября и начале декабря 1939 г. Резидентура «Рамзая», по образному сравнению Я. Г. Бронина, была «в небольшом кулаке»: всего пять человек, тесно между собой связанных – три европейца и два японца. Достаточно японской спецслужбе было «засечь» встречу «Фрица», чтобы «буквально за один или два дня раскрыть всю резидентуру». «Один или два дня», безусловно, гипербола, но в короткие сроки – однозначно.

Если раньше связь германского фашиста Зорге с японским коммунистом Мияги не находила объяснения и не приводила к конкретным выводам, то теперь, с обнаружением связи «Рамзая» с советским аппаратом, картина прояснялась окончательно.

Провал резидентуры пошел от Клаузена к Зорге и Вукеличу, а от них – к Одзаки и Мияги, и уже от последних – к остальным агентам сети нелегальной резидентуры.

В «Отчете и объяснениях по моей нелегальной деятельности в пользу СССР» от 1946 г. Клаузен, описывая события второго дня после ареста 18 октября 1941 г., сообщает, что ему предъявили карточку «Сергея» – В. С. Зайцева: «Начальник полиции показал мне альбом с фотографиями членов советской колонии в Токио и спросил меня, для какой цели я имел связь с членами Советского посольства. Он указал на фотографию СЕРГЕЯ и спросил: „Кто этот человек? (выделено мной. – М.А.)“. „Я не знаю“, – ответил я. Тогда он подал знак, и японец, сидевший позади меня, встал и поднял надо мной руку, но не тронул меня.

В этот день мы плохо понимали друг друга, так как я почти не говорил по-японски, а переводчик говорил по-немецки очень плохо. Мое знание японского языка ограничивалось обычным разговором и вопросами торговли. Их разговор был для меня не понятен, поэтому начальник полиции сказал, что на следующий день допрос будет производиться с английским переводчиком. Допрос должен был производить полицейский инспектор НАКАМУРА. Меня отозвали обратно в камеру. Спустя несколько минут меня вызвал тюремный надзиратель, чтобы подписать бумаги, необходимые для продовольственного снабжения. Когда я стоял перед столом, мимо меня прошел ОТТО (Одзаки. – М.А.) и сказал мне по-английски: „Будь готов, так как им известно все“».

В немецких кругах в Токио в конце 1941 г. сформировалась своя история провала нелегальной организации Зорге (информация была собрана агентом резидентуры под официальным прикрытием «Илиадой» и доложена в Центр), противоречивая и примитивная: «В конце лета 1941 г. в Японию прибыла немка, фамилия ее не установлена. Японская контрразведка получила от своих агентов в САШ [Северо Американские Штаты] сообщение о неблагонадежности прибывшей немки, которая, якобы, работает на СССР. За ней было установлено наблюдение. „ИНСОН“, имея связь с Москвой через рацию „ИЗОПА“, получил задание встретиться с прибывшей в баре „Империал отель“. Встреча была засечена японцами, ведущими наблюдение за немкой. Факт встречи „ИНСОНА“ с немкой привлек внимание контрразведки. За „ИНСОНОМ“ было установлено наблюдение, в результате чего установили его встречи с работником советского посольства. Одновременно было установлено наблюдение за „ИЗОПОМ“, который ежедневно встречался с „ИНСОНОМ“ и „ИНДОМ“.

Подозрение на „ИЗОПА“ усилилось в связи с тем, что:

1/ Жена „ИЗОПА“ рассказывала посторонним о том, что ее муж почти ежедневно выезжает за город на собственную дачу, несмотря на погоду и занятость /прим. рация находилась на даче и была заделана в диванном валике/.

2. Японская жандармерия давно засекла действующую в районе, где находилась дача „ИЗОПА“, рацию, но не могла обнаружить место установки. Установив наблюдение за временем появления „ИЗОПА“ на даче и работой засеченной станции, контрразведка определила, что это работает „ИЗОП“. При обыске на даче „ИЗОПА“ в его отсутствие обнаружили коротковолновую станцию и крупную сумму денег /ам. дол./. Наблюдением было установлено, что материалы для передачи „ИЗОП“ получает от „ИНСОНА“ и „ИНДА“ (Вукелич. – М.А.). В результате этого были арестованы „ИНСОН“, „ИЗОП“, „ИНД“ и несколько японцев, связанных с этой группой. Жена „ИЗОПА“ арестована. Жена „ИНД“ выехала осенью в Австралию. Японский суд приговорил „ИНСОНА“ и „ИЗОПА“ за шпионаж в пользу СССР к пожизненной каторге. На суде „ИЗОП“ сознался в своей работе на СССР».

Отношение к «Рамзаю» как к двойнику, работающему под контролем противника, порождало небрежность и невнимательность в деле изучения людей резидентуры, оценки агентурной ценности каждого из них. А отсутствие системы учета приводило к накапливанию необоснованных сомнений и подозрений и дезориентировало руководство Центра.

Было бы проще всего отнести все недостатки и ошибки руководства на счет тяжелых, болезненных процессов, которые переживал Центр вместе со всей страной, начиная с 1937 г. Массовые аресты работников Центра и периферии, многократная смена руководства Центра и основных сотрудников аппарата под прикрытием в Токио, огульное отрицание и охаивание всего, что было задумано или создано работниками, объявленными «врагами народа», приход на службу в разведку преданных Родине, но далеких от агентурной работы офицеров – все это, бесспорно, дезорганизовывало работу Центра и не могло не привести к целому ряду серьезных ошибок и в области руководства нелегальными резидентурами.

Однако ссылка только на внутриполитическую обстановку в стране, на объективные условия, нарушившие работу Центра, недостаточна. Серьезные недостатки и упущения в руководстве резидентурой имели место и до 1937 г., писал М. И. Сироткин. Недоверие к резидентуре «Рамзая» не могло родиться «из ничего», даже в обстановке 1937 г. Истоки «политического недоверия» к Зорге глубже, за пределами начала массовых репрессий, в том числе и в военной разведке. 1937 г. лишь способствовал тому, что начальные ошибочные сомнения и подозрения переросли в законченную уверенность в изменнической, «двойной» работе «Рамзая». Сомнения в «политической» надежности и разведывательной ценности «Рамзая» и резидентуры в целом – в любых условиях, даже в атмосфере подозрительности и шпиономании 1937 года, – могли быть легко рассеяны, если бы аппарат Центра располагал достоверными и полными сведениями, характеризующими как «Рамзая», так и его сотрудников, и имел бы возможность на основе конкретных данных судить о реальном положении вещей. Прежнее руководство Центра не имело достаточно ясного и правильного представления о личном составе, методах и условиях работы резидентуры, а после смены руководства и большей части сотрудников аппарата новые работники Центра знали о резидентуре еще меньше. Новые руководители не знали ни «Рамзая», ни его людей и не могли получить необходимых сведений из учетной документации, так как такая