Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

Характерно, что из шестидесяти текстов Высоцкого, начинающихся с «я», большинство голосов принадлежит ролевым персонажам – от «Я – Баба Яга…» до «Я – Як-истребитель…». Личная, персональная тема проходит в этом многоголосом, нестройном хоре очень существенным, но далеко не первым голосом.

Образ автора в мире Высоцкого строится на немногих, причем преимущественно высоких, патетических чертах.

Он – певец, воспринимающий свое ремесло как высокое служение, почти молитву или смертный бой. «Я к микрофону встал, как к образам… / Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре» («Певец у микрофона», 1971).

Он – патриот, со смехом воспринимающий слухи о собственной эмиграции и сладкой заграничной жизни. «Нет меня – я покинул Расею, / – Мои девочки ходят в соплях! / Я теперь свои семечки сею / На чужих Елисейских полях… / Я смеюсь, умираю от смеха: / Как поверили этому бреду?! – / Не волнуйтесь – я не уехал, / И не надейтесь – я не уеду!» («Нет меня – я покинул Расею…», 1970).

Он – вечный влюбленный в одну и ту же женщину (женой Высоцкого в последние годы была французская актриса Марина Влади). «Да, у меня француженка-жена – / Но русского она происхожденья» («Я все вопросы освещу сполна…», 1971). – «Мне меньше полувека – сорок с лишним, – / Я жив тобой и Господом храним. / Мне есть что спеть, представ перед Всевышним. / Мне есть чем оправдаться перед ним», – написано незадолго до смерти («И снизу лед и сверху – маюсь между…», 1980).

Лирического героя и многих ролевых персонажей объединяет одна общая тема, один постоянный мотив. Они постоянно рискуют жизнью, существуют на тонкой, опасной грани. «Я коней напою, я куплет допою – / Хоть мгновенье еще постою на краю» («Кони привередливые», 1972).

Мотив возможной и близкой смерти, караулящей за ближайшим углом судьбы, столь же важен для Высоцкого, как и мотив вечной любви.

В грязь ударю лицом,

               завалюсь покрасивее набок —

И ударит душа на ворованных клячах в галоп,

В дивных райских садах наберу

                             бледно-розовых яблок…

Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха

                                                          в лоб.

(«Райские яблоки», 1978)

И этот мотив оказался пророческим.

Время: злободневное и вечное

Лирика Высоцкого тесно связана со временем, с советской эпохой 1960–1970-х годов, многие детали которой уже нуждаются в комментарии. Герои Высоцкого добывают нефть и уголь, выполняют и перевыполняют планы и премируются за это заграничными поездками, попадают в вытрезвитель и возвращаются из тюрем, ругаются у телевизора, борются за честь страны на спортивных площадках, высказываются по международным делам…

Для многих сюжетов Высоцкого органичен эстрадный принцип: сегодня в газете – завтра в куплете. Бытовые баллады Высоцкого воспринимаются как маленькая энциклопедия советского образа жизни с обязательным ироническим преломлением.

Считавшийся официальной критикой почти диссидентом-антисоветчиком или, в лучшем случае, – голосом «распоясавшихся хулиганов» (определение из статьи 1968 года, после которой возникла «Охота на волков»), Высоцкий на самом деле был одним из самых гражданских и патриотических поэтов среди своих современников.

Как в 1920-е годы Зощенко или Платонов, как в 1960-е годы Шукшин (один из самых близких Высоцкому писателей; «Памяти Василия Шукшина» посвящено стихотворение-плач, 1974), поэт опирался на некоторые важные представления, фундаментальные мифы советской эпохи.

Военный цикл продолжает и поддерживает традиционный образ Великой Отечественной войны, придавая ему монументальность трагедии и красоту легенды.

На братских могилах не ставят крестов,

И вдовы на них на рыдают, —

К ним кто-то приносит букеты цветов,

И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,

А нынче – гранитные плиты.

Здесь нет ни одной персональной судьбы —

Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне – видишь вспыхнувший танк,

Горящие русские хаты,

Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,

Горящее сердце солдата.

(«Братские могилы», 1965)

Я кругом и навечно виноват перед теми,

С кем сегодня встречаться я почел бы за честь, —

Но хотя мы живыми до конца долетели —

Жжет нас память и мучает совесть, у кого,

                                            у кого она есть»

(«Песня о погибшем летчике», 1975)

В «Балладе о детстве» (1975) сталкиваются два образа войны, два отношения к ней. Вначале даются непарадные, бытовые детали, свидетельствующие о шкурничестве, разрозненности интересов воевавших и скрывавшихся от общей беды: «Пришла страна Лимония, / Сплошная Чемодания! / Взял у отца на станции / Погоны, словно цацки, я, – / А из эвакуации / Толпой валили штатские». Но этому противопоставлена идея общей судьбы и связи поколений: «А в подвалах и полуподвалах / Ребятишкам хотелось под танки»; «Дети бывших старшин да майоров / До ледовых широт поднялись».

Как у многих поэтов первых лет советской власти, мир Высоцкого стоит на «глыбе слова „мы“». Поэт любит говорить от лица общего – штрафного батальона, спортивной команды, уличной компании, волчьей стаи. Его сильный человек становится собой, лишь ощущая принадлежность к целому.

Образ России, как и многое другое в лирике Высоцкого, очевидно раздваивается.

Родина – разоренный, погруженный во мрак дом «на семи лихих продувных ветрах» («Старый дом», 1974) и в то же время – сказочная страна чудес, где поют вещие птицы да звенят серебряные струны («Купола», 1975).

В синем небе, колокольнями проколотом, —

Медный колокол, медный колокол —

То ль возрадовался, то ли осерчал…

Купола в России кроют чистым золотом —

Чтобы чаще Господь замечал.

Я стою, как перед вечною загадкою,

Пред великою да сказочной страною —

Перед солоно– да горько-кисло-сладкою,

Голубою, родниковою, ржаною.

Высоцкий, как и многие в XX веке, в том числе В. М. Шукшин, подхватывает гоголевский вопрос («Русь, куда ж несешься ты?») и дает на него гоголевский же ответ, демонстрируя разрыв между Русью земной, в которой горько и солоно жить, и Русью идеальной, небесной, голубой, без которой жить не нужно и невозможно.

Слово: забулдыга-подмастерье

При жизни Высоцкого его знакомые, профессиональные поэты, относились к его творчеству иронически снисходительно. «И мне давали добрые советы, / Чуть свысока похлопав по плечу, / Мои друзья – известные поэты: / „Не стоит рифмовать «кричу