Русская литература для всех. От Толстого до Бродского - Игорь Николаевич Сухих

толпы, из которой опасно высовываться, проявляя свою индивидуальность. «Не страшны дурные вести – / Начинаем бег на месте, – /В выигрыше даже начинающий, / Красота – среди бегущих / Первых нет и отстающих, / – Бег на месте общепримиряющий!»

А «Песенка прыгуна в высоту» (1970) по мере развертывания фабулы, напротив, становится притчей о верности себе, благородном упрямстве, которое в конце концов оправдывается и позволяет добиться поставленной цели. «Но лучше выпью зелье с отравою, / Я над собою что-нибудь сделаю – / Но свою неправую правую / Я не сменяю на правую левую!» – «Пусть болит моя травма в паху, / Пусть допрыгался до хромоты, – / Но я все-таки был наверху – / И меня не спихнуть с высоты!»

В песнях-стихах Высоцкого, как правило, мало «чистой» лирики, психологической тонкости невыразимого или гармонической точности классической традиции. Его художественный мир строится по-иному: разнообразные типы-маски ролевой лирики, стилистическая игра со штампами, антитеза, реализация метафоры, эффектный афоризм-концовка.

Если в жанровом отношении Высоцкий продолжает балладную традицию, то в области стиля он явно принадлежит к «футуристической» линии словесного конструктивизма, использования языка «улицы», интонации и стихии устной речи. На один уровень с поэтической классикой Высоцкого выводит не всегда результат, но почти всегда – степень самоотдачи.

«У народа, у языкотворца, умер звонкий забулдыга-подмастерье». Так Маяковский – тоже на грубоватом языке улицы – сказал про Сергея Есенина, но, как выяснилось совсем скоро, – и про себя самого. После 25 июля 1980 года (день смерти Высоцкого) этот поэтический некролог можно было смело повторить по отношению к забулдыге-подмастерью следующей эпохи.

И лопнула во мне терпенья жила —

И я со смертью перешел на «ты»,

Она давно возле меня кружила,

Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен:

Коль призовут – отвечу на вопрос.

Я до секунд всю жизнь свою измерил

И худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято, —

Я это понял все-таки давно.

Мой путь один, всего один, ребята, —

Мне выбора, по счастью, не дано.

(«Мой черный человек в костюме сером!..», 1979)

Юрий Валентинович Трифонов

(1925–1981)

Основные даты жизни и творчества

1925, 28 августа – родился в Москве.

1937 – арест родителей, расстрел отца.

1942 – возвращение из эвакуации в Москву, работа на военном заводе.

1944–1949 – учеба в Литературном институте.

1950 – публикация первой повести «Студенты».

1969 – повесть «Обмен», начало цикла «московских повестей».

1976 – повесть «Дом на набережной», итоговая в цикле «московских повестей».

1978 – роман «Старик».

1981 – роман «Время и место», последняя книга Трифонова.

1981, 28 марта – умер в Москве.

Художественный мир прозы Трифонова

Время и место: формула памяти

Юрий Валентинович Трифонов родился в Москве, в семье крупного советского деятеля, старого революционера в огромном Доме Правительства на берегу Москвы-реки, который он позднее сделал символическим заглавием своей повести – «Дом на набережной». Налаженная, сытая, счастливая жизнь баловня советской эпохи рухнула в 1937 году: был арестован и вскоре расстрелян отец, отправлена в ссылку мать и мальчик вместе с бабушкой выселен из старой квартиры. Трифонов жил в эвакуации, работал на военном заводе, в 1942 году вернулся в Москву, поступил в Литературный институт и через несколько лет, написав вполне официозную повесть «Студенты» (1950), получил за нее Сталинскую премию.

Через много лет он вспомнит ироническую реплику напечатавшего повесть А. Т. Твардовского: «Сейчас у вас самое ответственное время… Сейчас успех – опасность страшная!.. Испытание успехом – дело нешуточное. У многих темечко не выдержало» («Записки соседа», 1972).

Твардовский оказался прав. Успех сменился долгой полосой поисков и неудач, и только через много лет в советской литературе неожиданно появился будто бы новый писатель с прежней фамилией.

С 1969 года Трифонов начинает публиковать так называемые московские повести, представляющие собой цельное повествование, цикл, одно из самых глубоких исследований современности и предшествующего столетия советской и российской истории.

Городская проза Юрия Трифонова воспринималась на фоне деревенской прозы. В это время распутинские старухи, северные крестьяне В. Белова и Ф. Абрамова, солженицынский Иван Денисович, даже шукшинские чудики воспринимались как подлинные национальные типы, трудолюбивые, совестливые хранители предания (традиция отождествления народа и крестьянства восходит, как мы помним, к литературе XIX века).

К середине XX века большая часть населения Земли, в том числе СССР, становится горожанами. В хронотопе большого города человек вынужден существовать по иным законам. Летописцем этого нового «сословия» – горожан – ощущает себя, вслед за Чеховым, Юрий Трифонов. «…Мне хочется как можно более многообразно и сложно изобразить тот огромный слой людей средней интеллигентности и материального достатка, которых называют горожанами. Это не рабочие и не крестьяне, не элита. Это служащие, работники науки, гуманитарии, инженеры, соседи по домам и дачам, просто знакомые» («Город и горожане», 1981).

Но писателя, как и Чехова, занимали не эксцентричные, необычные события, не жизнь как вечный шум и сияющий праздник, а ежедневное, порой мучительное и однообразное существование человека в большом городе.

Трифонов переосмысляет, придает индивидуальный смысл привычным словам быт и проза. «Быт – это великое испытание, – утверждает Трифонов. – Не нужно говорить о нем презрительно, как о низменной стороне человеческой жизни, недостойной литературы. Ведь быт – это обыкновенная жизнь, испытание жизнью, где проявляется и проверяется новая, сегодняшняя нравственность» («Выбирать, решаться, жертвовать», 1971).

Этот городской быт, прозу жизни и должна изображать литературная проза. «Возвращение к „prosus“» – называется одна из трифоновских статей (1969). «Латинское прилагательное «prosus», от которого произошло слово проза, означает: вольный, свободный, движущийся прямо. 〈…〉 Современная проза, которая иногда ставит читателя в тупик: роман ли это, рассказ, исторический очерк, философское сочинение, набор случайных оценок? – есть возвращение к древнему смыслу, к вольности, к «prosus».

Однако «простота» настоящей прозы не менее сложна, чем стихотворная речь или запутанные фабулы детективов. Рассказывая простую «скучную историю» очередного своего героя-горожанина, Трифонов оснащает ее множеством точно увиденных подробностей, включает в исторический контекст, сопровождает лирическими и философскими размышлениями, выявляет ее символический смысл. Бытовая повесть на современном материале превращается, таким образом, в картину человеческого бытия, описывает, раскрывает и исследует «вечные темы» (так назывался один из трифоновских рассказов).

Герой повести «Другая жизнь», ученый-историк, находит точное определение, выражающее смысл трифоновского понимания человека