Русь и норманны - Генрик Ловмянский

из главных политических центров, наблюдается скопление названий скандинавского происхождения, однако их корневой элемент — варяг–, колбяг–, буряг–, скорее, указывает не столько на политическую, сколько на торговую и транспортную активность[305]. Особенно многочисленны названия, производные от варяг–, размещение которых, как и в Польше, главным образом на волоках и торговых путях, убеждает в их связи с торговой и транспортной деятельностью скандинавов{57}; и, хотя варяги на Руси нанимались в княжеские дружины, в топонимах отразилась не военная, а именно торговая функция. Этим объясняется, почему наибольшая плотность скандинавских названий приходится на Псковскую губернию, где не было особо важного политического центра, зато проходил торговый путь и находился важный волок на «пути из варяг в греки».

Из рассмотренного топонимического материала можно сделать совершенно четкий общий вывод: на Руси не было крестьянской колонизации, не было создано (как в Англии) массовых военных поселений, нет связи между скандинавской номенклатурой и формированием политических центров, но зато ясно выражены торговые функции варягов.

В отличие от языковедов, норманисты-археологи не ищут в материалах археологических раскопок свидетельств переселения крестьян-колонизаторов из Скандинавии на Русь{58}, а скорее стремятся показать существование на Руси правящего класса, сформированного из варяжских завоевателей, которым они также приписывают заслугу в создании Русского. государства. Критикуя интерпретацию некоторых памятников как скандинавских, вопреки мнению советских археологов, которые настаивают на их славянском характере, мы не будем подробно анализировать аргументацию норманистов. Остановимся лишь на том, действительно ли археологические данные, на которые опираются норманисты, дают подлинные и достаточные доказательства норманнской теории. Эти данные собрал и интерпретировал в согласии с норманнской теорией еще в 1914 г. Т. Арне. По его мнению, к юго-востоку от Ладоги проживала многочисленная группа шведов, хотя и смешанная с местным населением; появление в погребениях женских овальных фибул доказывает, что иммиграция началась там в первой половине IX в.{59} и продолжалась до начала XI в.; только в XI в. шведский элемент растворился в местном, финском и славянском[306]. Значительное число скандинавских предметов, по мнению норманистов, найдено в бывшей Владимирской и Ярославской губерниях, куда шведские колонисты прибыли, как думает Т. Арне, из Смоленска[307], а точнее, из Гнездова, в котором сохранилось много курганов, свидетельствующих, по его мнению, о многочисленном шведском населении, среди которого могли быть и ремесленники[308]. Южнее Ярославля находились курганные группы, состоящие примерно из 1000 насыпей, полностью, как считает автор, скандинавские[309]{60}. Более скромный след скандинавов автор находил в Киеве, где приписывал норманнам лишь отдельные предметы[310]. Позднее он пополнил этот список новыми находками, такими, как захоронения в деревянных камерах в Шестовицах под Черниговом[311] и в Киеве[312]{61} — в последнем он признал скандинавскими два женских захоронения с овальными фибулами из бронзы; он допускал, что в деревянных камерах похоронены принадлежащие к правящему классу русские, которые «по крайней мере по происхождению были скандинавами». Колебания автора представляются обоснованными, поскольку советская исследовательница Л. А. Голубева после тщательного исследования киевских захоронений с полным основанием утверждала, что инвентарь этих погребений носит несомненно славянский характер и не вызывает никаких сомнений в этнической принадлежности похороненных в них лиц[313]. Говоря о деревянных погребальных камерах в Чернигове, Б. А. Рыбаков допускает, что в них хоронили потомков той группы степных народов, которая подвергалась славянизации и вошла в состав правящего класса[314]. Д. И. Блифельд видит в них захоронения полян[315]. Во всяком случае, не вызывает сомнения сходство различных обрядовых черт, а также инвентаря трупоположений воинов в камерах и трупосожжений, поскольку в обоих видах обряда встречаются одни и те же варианты погребений: один воин, воин с конем, воин с женщиной и воин с женщиной и конем[316]. Нельзя сказать, однако, чтобы спор об этническом характере воинов, похороненных в камерах, имел существенное значение для выяснения норманнского вопроса. Признание в них скандинавов не дает ничего нового, поскольку из письменных источников известно о существовании в Киеве варягов на княжеской службе, о скандинавском происхождении династии и т. п. Подобное признание было бы лишь доказательством далеко зашедшей ассимиляции пришлого скандинавского элемента в русской среде.

Однако с точки зрения норманнской теории не безразлично географическое размещение скандинавских находок. Согласно наблюдениям норманистов, самые многочисленные скандинавские находки были сделаны не в Новгороде[317] и не в Киеве, главных политических центрах Руси в период формирования в ней раннефеодального государства, а на пути верховье Днепра (Гнездово под Смоленском{62}) — верховье Волги (Ярославль), с которым, вероятно, скрещивался путь Ладога — верхняя Волга[318]. Ведь по Западной Двине до Смоленска (Гнездова) шел кратчайший путь из шведских торговых центров (Бирка, Готланд) в Восточную Европу[319]. В Смоленске этот путь разветвлялся, одна дорога шла Днепром до Киева, другая — к верховьям Волги до Ярославля[320] или же Угрой и Окой также на Волгу[321]. Богатые находки арабских монет, особенно на Готланде[322]{63}, свидетельствуют, какими оживленными были скандинавские отношения с Востоком и какое большое значение имел для Швеции путь Западная Двина — верховье Днепра (Гнездово) — верховье Волги (Ярославль); однако не следует преуменьшать роли и ответвления на Ладогу[323]{64}, тем более что скандинавские предметы появились там на несколько десятилетий раньше (I половила IX в.), чем в Гнездове (конец IX в.).

Таким образом, топография археологических материалов приводит к тому же выводу, что и анализ топонимических данных, а именно, что в Восточной Европе варягов прежде всего интересовала торговля. Как вытекает из русско-греческих договоров и данных топонимики, оживленная торговля с участием купцов-скандинавов развивалась также на пути Волхов — Ловать — Днепр, здесь предметами обмена были скорее русские товары, доставляемые через административные центры, — дань, получаемая от населения в виде мехов, меда, воска. Именно эта торговля была описана Константином Багрянородным[324]. Скандинавские товары, поступавшие в Ладогу, очевидно, не проводились через Новгород дальше на юг, а направлялись скорее на Волгу; зато торговые отношения Скандинавии с южной Русью могли развиваться через двинско-днепровский путь. Из этих наблюдений может следовать, что положение скандинавских купцов в разных русских землях не было одинаковым: на путях Ладога — Волга и Двина — Волга они играли роль посредников между Скандинавией и арабским Востоком; на пути ладожско-киевском («из варяг в греки») они служили Древнерусскому государству и русским феодалам. Не следует удивляться поэтому, что наиболее ощутимые следы скандинавской иммиграции проявляются именно на ладожско-волжской (Ладога) и двинско-волжской (Смоленск) магистралях.

Положение, отстаиваемое