Открой глаза. Эссе об искусстве - Джулиан Патрик Барнс

не просто запрет картины и литографии с нее: подавлена реакция поколения, для которого она написана, тех людей, что могли бы поведать нам, как ее следует читать. Из-за этого пробела для сегодняшнего зрителя картина оказывается еще более непроницаемой. В этом смысле цензура своего добилась, как это часто случается.

Фрагменты с изображением унтер-офицера, взводящего курок, с лондонской (слева) и мангеймской (справа) картин

Слева: Эдуар Мане. Казнь императора Максимилиана. Фрагменты с изображением унтер-офицера, взводящего курок. 1867–1868. Национальная галерея, Лондон. Фото: akg—images; справа: Эдуар Мане. Казнь императора Максимилиана. 1868. Кунстхалле, Манхейм. Фото: The Art Archive.

Моризо

«Без определенных занятий»

Многие художники живут, ощущая вечное присутствие призрачного двойника и осознавая, что их карьера сложилась бы иначе, если бы они поступили так, а не эдак, если бы судьба сделала за них тот выбор, а не иной. В глубине души они никогда не забывают о пути, на который не вступили[19]. Для одних эта тень материализуется, для других не воплощается въяве и незримо тревожит, не давая покоя и неотступно преследуя, как призрак. Мало найдется тех, кто испытывал бы эту раздвоенность более остро и более мучительно, чем Берта Моризо.

Жили-были три сестры: Ив, Эдма и Берта, дочери высокопоставленного парижского чиновника, – и мать всей стайкой отвела их заниматься рисованием к жившему по соседству посредственному живописцу папаше Шокарну. Разумеется, она стремилась сделать из них не профессиональных художниц, а светских дилетанток, чтобы владение карандашом и красками повысило их потенциальную привлекательность на парижской «ярмарке невест». Ив бросила занятия почти сразу, объявив, что скорее пойдет в учение к модистке, чем будет постигать рисунок и живопись у папаши Шокарна, и в свое время обвенчалась с одноруким ветераном Мексиканской войны, подвизавшимся теперь на поприще налогового инспектора в Бретани. Однако Эдма и Берта оказались более упорными и более талантливыми; недовольные уроками Шокарна, они попросили определить их к художнику получше и были посланы к лионскому живописцу (ученику Энгра) Жозефу Гишару. От него они перешли к Коро, у которого принялись писать с натуры пейзажи в любимом им «фирменном» стиле и копировать работы мастера. Затем он передал их своему ученику Ашилю Франсуа Удино. Совершенно очевидно, эти занятия живописью угрожали превратиться в нечто большее, чем всего-навсего украшение благовоспитанных девиц. В 1861–1867 годах сестры вместе путешествовали по Франции, писали на пленэре и исполняли одна по отношению к другой обязанности гувернантки и дуэньи. Вместе они представили также свои работы в Салоне. Далее следует сказать, что обе они были очень одаренными, – и Эдму признавали лучшей. Коро находил ее более дисциплинированной ученицей и обменивался с нею картинами, а Мане, кажется, чуть было не приобрел одну из ее работ.

Но потом они избирают разные пути. В 1869 году Эдма, на тот момент двадцатидевятилетняя и по-прежнему «безумно увлеченная» живописью, выходит замуж за офицера флота Адольфа Понтийона. Берта продолжает занятия живописью в одиночестве. Много лет они были столь неразлучны, что не обменялись ни единым письмом; теперь они начинают переписываться. Первым своим долгом Берта считает утешение сестры:

Живопись, то дело, об утрате которого ты столь скорбишь, – источник множества горестей и печалей… Полно, избранная тобою участь отнюдь не самая тяжкая… Не гневи судьбу. Помни, сколь грустно остаться одной: как бы то ни было, любая женщина чрезвычайно нуждается в любви и привязанности.

Кроме всего прочего, Берте теперь требуется новая спутница и дуэнья, и эту обязанность наследует ее мать. Мать должна присматривать за нею не только когда она пишет на открытом воздухе, но и когда ее пишут в помещении. Мане создаст с десяток ее портретов, самый знаменитый из которых, «Берта Моризо с букетом фиалок», по мнению Поля Валери, есть лучшая картина, написанная со времен Вермеера. Они сопоставимы с соборными фасадами Моне, циклом пейзажей, на которых один и тот же вид запечатлен в разную погоду и в разном настроении. А еще эти портреты свидетельствуют о глубокой и напряженной внутренней связи художника и его модели – высказываются предположения, что Мане всю жизнь любил Моризо, – и не без некоторого шока мы осознаем, что сеансы позирования неизменно проходили под бдительным, неусыпным взором мадам Моризо. Однако репутацию Берты приходилось беречь, ведь ей в свою очередь предстояло выйти замуж. Впрочем, она продолжала заниматься живописью, и в том же возрасте, в каком Эдма вступила в брак, приняла собственное решение: посвятить жизнь искусству.

В 1865–1868 годах Эдма написала портрет сестры, изобразив ее стоящей у мольберта, с кистью в руке, в профиль, с лицом, исполненным страстной сосредоточенности. Это необычайно талантливая работа и в смысле передачи индивидуального, неповторимого характера, и в смысле композиционного решения. Берта запечатлена в коричневом, отливающем тускло-фиолетовым халате, темно-каштановые волосы ниспадают ей на плечи; под халатом выделяется красная блуза, цвет которой повторяется в оттенке тонкой красной ленты, охватывающей голову. Портрет выдержан в преимущественно строгой, довольно мрачной цветовой гамме, нарушаемой лишь двумя яростными всплесками света. Слева, по самому краю картины, сбегает вниз, чуть отклоняясь от вертикали, освещенный подрамник с кромкой холста, над которым работает Берта. В центре картины более мощный поток света, исходящего из противоположного угла, озаряет решительное лицо Берты, три белые пуговки на блузе, пальцы пишущей картину руки и свисающую белоснежную тряпку; тот же поток света, впрочем уже не столь яркий, падает на кончик ее кисти и на ребро палитры. Этот портрет представляется пронзительным и трогательным вдвойне: с одной стороны, он открывает нам ту силу характера, которая превратит Берту Моризо в истинного художника, хотя она пока об этом не подозревает. С другой стороны, это одна из всего двух картин Эдмы Моризо, сохранившихся до наших дней. В какой-то момент, руководствуясь мотивами, о которых мы можем только догадываться, она уничтожила все свои работы, кроме этого портрета и одного пейзажа. Утверждения о том, что талант не сумел осуществить себя или столкнулся на своем пути с непреодолимыми препятствиями, нередко звучат голословно, а то и сентиментально, но, кроме этого портрета, есть и другие свидетельства ее признания. В конце 1873 года Дега, вместе со своими единомышленниками участвовавший в подготовке Первой выставки импрессионистов, писал мадам Моризо, надеясь заручиться ее поддержкой и убедить Берту показать там свои картины: «Мы полагаем, что имя и талант мадемуазель Берты Моризо слишком важны, чтобы мы могли без них обойтись». А затем этот мнимый женоненавистник обращается с еще одним призывом к Эдме, притом что она уже четыре года как замужем и четыре года как забросила живопись: «Не знаю,