Евгений Онегин. Роман с разбором психолога и литературоведа - Александр Сергеевич Пушкин

Куртины, мостики, лужок,

Аллею к озеру, лесок,

Кусты сирен переломала,

По цветникам летя к ручью.

И, задыхаясь, на скамью

XXXIX

Упала…

«Здесь он! здесь Евгений!

О боже! что подумал он!»

В ней сердце, полное мучений,

Хранит надежды темный сон;

Она дрожит и жаром пышет,

И ждет: нейдет ли? Но не слышит.

В саду служанки, на грядах,

Сбирали ягоду в кустах

И хором по наказу пели

(Наказ, основанный на том,

Чтоб барской ягоды тайком

Уста лукавые не ели

И пеньем были заняты:

Затея сельской остроты!).

Песня девушек

Девицы, красавицы,

Душеньки, подруженьки,

Разыграйтесь, девицы,

Разгуляйтесь, милые!

Затяните песенку,

Песенку заветную,

Заманите молодца

К хороводу нашему.

Как заманим молодца,

Как завидим издали,

Разбежимтесь, милые,

Закидаем вишеньем,

Вишеньем, малиною,

Красною смородиной.

Не ходи подслушивать

Песенки заветные,

Не ходи подсматривать

Игры наши девичьи.

XL

Они поют, и, с небреженьем

Внимая звонкий голос их,

Ждала Татьяна с нетерпеньем,

Чтоб трепет сердца в ней затих,

Чтобы прошло ланит пыланье.

Но в персях то же трепетанье,

И не проходит жар ланит,

Но ярче, ярче лишь горит…

Так бедный мотылек и блещет

И бьется радужным крылом,

Плененный школьным шалуном;

Так зайчик в озими трепещет,

Увидя вдруг издалека

В кусты припадшего стрелка.

XLI

Но наконец она вздохнула

И встала со скамьи своей;

Пошла, но только повернула

В аллею, прямо перед ней,

Блистая взорами, Евгений

Стоит подобно грозной тени,

И, как огнем обожжена,

Остановилася она.

Но следствия нежданной встречи

Сегодня, милые друзья,

Пересказать не в силах я;

Мне должно после долгой речи

И погулять и отдохнуть:

Докончу после как-нибудь.

Комментарий литературоведа

XXXII. Облатка розовая сохнет…

Облатка – кружок клейкой массы или проклеенной бумаги, которым запечатывали конверты.

XXXVI. Бледна как тень, с утра одета…

Утром женщины обычно надевали дезабилье («утренний убор»), в котором считались неодетыми и могли видеться только с домашними. Татьяна переживает и ждет встречи с Онегиным и поэтому уже с утра одета в туалет для приемов гостей.

XXXVI. Да, видно, почта задержала.

Почта приходила и отправлялась дважды в неделю – к этому моменту нужно было подготовить письма к отправке, а также сразу просмотреть полученные, чтобы ответить в случае необходимости. Татьяне тут слышится намек на ее письмо.

XXXVIII. Татьяна прыг в другие сени,

С крыльца на двор, и прямо в сад…

У помещичьих домов обычно было два входа – парадный и во двор.

XXXVIII. Кусты сирен переломала…

То есть кусты сирени.

XXXVIII. Девицы, красавицы

Душеньки, подруженьки…

Песня девушек – еще одна вставка как бы реального текста в роман. Песню, естественно, сочинил сам Пушкин, хотя и на основе фольклорных произведений, услышанных им в Михайловском. Любовный мотив песни перекликается с настроением Татьяны.

XL. Так зайчик в озиме трепещет…

Озимая культура – это однолетнее растение (чаще всего злак), которое для нормального роста и развития должно пережить зиму. Ему нужно несколько месяцев холода, чтобы потом дать урожай.

XLI. Блистая взорами, Евгений

Стоит подобно грозной тени…

Мы видим Онегина глазами Татьяны – и перед ней он предстает с чертами романтического демонического героя, то есть скорее злодея-искусителя.

XLI. Пересказать не в силах я…

Действие обрывается на самом интересном месте, а роман, как мы помним, выходил по главам, как сериал. Таким образом, уже в то время писатели умели придумывать клиффхэнгеры.

XLI. И погулять и отдохнуть:

Докончу после как-нибудь.

В небольшом отрывке соединяются сразу несколько стилистических уровней: фольклорный в песне девушек, романтический во взгляде Татьяны и иронический в авторской отсылке к барочной поэзии – «Орлеанской девственнице» Вольтера. Для своего времени это было очень экспериментально!

Глава четвертая

La morale est dans la nature des choses.

Necker[11]

I. II. III. IV. V. VI

VII

Чем меньше женщину мы любим,

Тем легче нравимся мы ей

И тем ее вернее губим

Средь обольстительных сетей.

Разврат, бывало, хладнокровный

Наукой славился любовной,

Сам о себе везде трубя

И наслаждаясь не любя.

Но эта важная забава

Достойна старых обезьян

Хваленых дедовских времян:

Ловласов обветшала слава

Со славой красных каблуков

И величавых париков.

VIII

Кому не скучно лицемерить,

Различно повторять одно,

Стараться важно в том уверить,

В чем все уверены давно,

Всё те же слышать возраженья,

Уничтожать предрассужденья,

Которых не было и нет

У девочки в тринадцать лет!

Кого не утомят угрозы,

Моленья, клятвы, мнимый страх,

Записки на шести листах,

Обманы, сплетни, кольцы, слезы,

Надзоры теток, матерей

И дружба тяжкая мужей!

IX

Так точно думал мой Евгений.

Он в первой юности своей

Был жертвой бурных заблуждений

И необузданных страстей.

Привычкой жизни избалован,

Одним на время очарован,

Разочарованный другим,

Желаньем медленно томим,

Томим и ветреным успехом,

Внимая в шуме и в тиши

Роптанье вечное души,

Зевоту подавляя смехом:

Вот как убил он восемь лет,

Утратя жизни лучший цвет.

X

В красавиц он уж не влюблялся,

А волочился как-нибудь;

Откажут – мигом утешался;

Изменят – рад был отдохнуть.

Он их искал без упоенья,

А оставлял без сожаленья,

Чуть помня их любовь и злость.

Так точно равнодушный гость

На вист вечерний приезжает,

Садится; кончилась игра:

Он уезжает со двора,

Спокойно дома засыпает

И сам не знает поутру,

Куда поедет ввечеру.

Комментарий литературоведа

Глава четвертая

На четвертую главу Пушкину понадобилось почти два года, ведь параллельно он создавал «Бориса Годунова». Начав ее осенью 1824-го, он пишет последние строки весной 1826 года. Сама глава начинается с той же сцены, которой закончилась предыдущая, но затем в ней описывается уже осень 1820 года.

La morale est dans…

Эпиграф создает комический эффект, в оригинале имеется в виду, что нравственность – основа поведения человека, но в русском языке слово «мораль» может пониматься и как нравоучение, то есть подразумевается тут, конечно, отповедь Онегина.

VII. Со славой красных каблуков

И величавых париков.

Высокие красные каблуки были в моде при дворе Людовика XV, поэтому выражение «красные каблуки» стало определением предреволюционной аристократии. Большие парики были в моде в первой половине XVIII века, то есть примерно тогда же, когда писал Сэмюэл Ричардсон.