Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

дорожное движение, университет его закрыли, и теперь он будет целыми днями сидеть дома. Ланцелот колол дрова на обрыве, а я смотрел на него в кухонное окно и ничего не видел, кроме его темной фигуры — противоположный берег и еще не замерзшая река пропали за снегопадом, и правду можно было только услышать, но не увидеть: как обвивают мой дом одна за другой гулкие заброшенные орбиты, как тяжело гремят замки на дверях комнат вселенной, куда нам обычно нет хода. Все сидели почти целыми днями в Круглой комнате, потому что там из-за печки было теплее, молчали и слушали, и крыша по ночам светилась, отвечая эхом полупрозрачной луне, похожей на тонкий желто-серебристый лепесток какого-нибудь совсем простого цветка.

Со стороны казалось, что все заняты самыми обыкновенными делами. Профессор, например, раздобыл где-то и читал запоем морской роман, совершенно забросив свою ботанику. Он сидел в кресле, поджав ноги, пыхтел, нервно переворачивал страницы и клетчатым платочком утирал пот с блестящего лба — так он был взволнован происходящим в книге. Он поднимал на меня безумные сверкающие глаза и говорил:

— Видите ли, я просто обожаю приключения! Разумеется, я очень редко позволяю себе читать беллетристику, но иногда это такое наслаждение! Я словно бы возвращаюсь в детство и снова обретаю способность восхищаться благородством, мужеством, честностью этих героев, смеяться и плакать вместе с ними… Это ни с чем не сравнимое чувство!

На что Ланцелот, конечно, неизменно замечал:

— Господь с тобой, очкарик, какие же это приключения!

Лидия взялась за непонятное рыхлое и бесформенное вязанье, и от этого у нее стало какое-то умиротворенное и доброе лицо, что совсем к ней не шло. Когда я спросил Лидию, что она вяжет, то получил неожиданный ответ:

— Я вяжу тебе шарф. Ты все время куда-то ходишь гулять, а шея у тебя голая.

Анни сказала:

— Как интересно!

Тогда Лидия добавила:

— Вообще-то, я собираюсь связать шарфы всем. Но ты же хозяин, вот тебе и первому. Потом, ты единственный все время зачем-то таскаешься наружу, — она помолчала и повторила: — А шея у тебя голая.

Ланцелот поднял с пола клубок Лидии и кинул его псу, а пес совершенно справедливо посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Пока ты всем свяжешь шарфы, зима уже кончится. И даже следующая зима тоже кончится. Ты же вяжешь как медведь после бутылки водки. Вот у меня была бабушка… Бабушка у меня была что надо! И вязала она тоже первый сорт. Она бы тебя одним мизинцем уделала.

— Ну и пусть, — миролюбиво откликнулась Лидия. — Значит, будет только один шарф.

— Ну удивила, — снова зачем-то влезла Анни.

Анни помогала мне расписывать недавно сделанные тарелки и перепачкала щеку синей краской. Я ей сказал умыться, а она так и сидела: одна кисточка за ухом, другая в пальцах, сквозь глину с колдовской скоростью бесшумно прорастают какие-то несуществующие цветы.

— Таких цветов не бывает, — сказал я ей.

— Разве тебе не хотелось бы, чтобы были?

Меня было всем этим не обмануть. Зимой не бывает ничего обыкновенного. Это становилось ясно всем, когда разговоры прекращались и все замечали тишину. Деревья раскачивали над домом свои невидимые в пурге верхушки, пурга почти беззвучно вскипала у самых окон, и было слышно только ее шипение и потрескивание дома, который держал нас рядом, как ночной костер случайных попутчиков. Меня это так завораживало, что я иногда даже пугался звука человеческого голоса. Так однажды испугался я голосов Ланцелота и Лидии, которые беседовали в курилке, пока я был в кухне. Они топтались на месте, чтобы согреться, и снег скрипел у них под ногами.

— Ты когда, зараза, прекратишь мне песок в койку сыпать? — спросил Ланцелот сердито.

Я услышал, как Лидия фыркнула, и представил себе, как она прячет в кулак свою умную ироничную усмешку, как будто украдкой срывает на тропинке маргаритку — чтобы никто не заметил.

— Я никак не возьму в толк, что ты имеешь в виду, — сказала она. — Ты ешь сладости в постели, это все знают, вот у тебя и крошки.

— Послушай, — медленно и свирепо заговорил Ланцелот. — Ты из меня дурака не делай. Я много где побывал и чего перевидал на свете, и таких вот принцесс, как ты, в рваных босоножках тоже перевстречал целую хренову уйму, хоть ты и воображаешь, что самая умная и необыкновенная. Я не то что крошки от песка, я речной песок от морского отличить сумею. И вот я просыпаюсь каждый день, твою мать, как на дне морском! Как на в гробу мною виденном хреновом морском дне!

— Ух ты, какой синтаксис, — хихикнула Лидия. — Чего ты так распсиховался-то?

И вдруг я понял, что ей этот разговор почему-то доставляет удовольствие.

Я сидел один за чисто протертым пустым кухонным столом и рассматривал красивую граненую солонку из стекла, вертел ее в пальцах и думал о том, что соль в ней пересыпается, как песок в песочных часах, как снег, когда его, как занавески на окнах в грозу, свистящими арками выгибает ветер. Деревья за рекой с каждым днем выглядели все более отчужденными, как будто мне никогда не суждено будет снова пройти под их весенними, мокрыми от растаявшего снега ветвями, провести ладонями по их стволам, знакомым, похожим на ощупь на корешки прочитанных книг. Ланцелот и Лидия своим разговором мешали мне мерить слухом расстояние тишины, пролегшее между ними и мною.

— С тобой стало окончательно невозможно разговаривать, — кипятился Ланцелот. — Ну ни хрена не выходит, вот пытаешься ведь с тобой по-хорошему, а у тебя как сорвало с гвоздей все, так и понеслось.

Я услышал, как Лидия защелкала зажигалкой. Она спросила сквозь зажатую в зубах сигарету:

— Что ты имеешь в виду?

Ланцелот неуместно захохотал и, видимо, стал размахивать, по своей кабацкой привычке, ручищами, потому что в следующую минуту раздался какой-то грохот, и Лидия спокойно заметила:

— Ты опять снес полполенницы, тебе не надоело?

— Ой, не могу, — надрывался Ланцелот. — Что я имею в виду! Что я имею в виду! Умную из себя строит, а соображения ни на грош! Что ж ты думаешь, есть еще такие, кто не просек, что ты втрескалась по уши? Ну кроме разве что только него самого, он-то у нас обалдеть как выше всего на свете.

После этих его слов они оба принялись молчать, и я прямо-таки чувствовал, как распроклятый Ланцелот лопается от самодовольства и нетерпения. Я поставил солонку ровно на середину стола и постучал пальцем по крышечке, чтобы соль легла ровно и заблестела. Наконец