История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон

где должен был оставаться до тех пор, пока Парламент и армия не решат, что следует делать дальше (ибо армия теперь также требовала своей доли и притязала на право судить о том, какими должны быть условия соглашения с королем).

< Между тем комиссары обходились с королем чрезвычайно почтительно; он мог предаваться своим любимым занятиям и, казалось, имел полную свободу - кроме права общаться с людьми, коих всего более желал видеть, и иметь слуг, которым мог бы доверять. Но сильнее всего короля раздражало то, что к нему не допускали его капелланов. Вместо них Парламент попытался навязать ему пресвитерианских священников; король, однако, отказался присутствовать на совершаемых ими службах и стал своим собственным капелланом, уединяясь в своей опочивальне с Книгой общих молитв. Когда же он в письме к Палате лордов представил список из тринадцати капелланов и предложил выбрать для него любых двоих, ему ответили, что это невозможно, ибо все поименованные им лица враждебны нынешнему церковному устройству и не признают Ковенант. >

Пока сам Парламент вел с шотландцами все эти споры по поводу особы короля, армия его с большим успехом приводила к покорности все еще остававшиеся у Его Величества гарнизоны. Некоторые из них сдались с большей готовностью и оказав меньше сопротивления, чем могли бы, удовлетворившись общим приказом короля на сей счет и тем соображением, что, при отсутствии разумных оснований ждать откуда-либо помощи, с их стороны не будет ошибкой поскорее изъявить покорность и таким образом обеспечить себе лучшие условия капитуляции. Другие же гарнизоны с замечательным упорством оборонялись до конца, нанеся неприятелю немалый урон и задержав соединение всех частей его армии, без чего он не мог приступить к осуществлению своих далеко идущих планов. Именно по этой причине переговоры с шотландцами так затянулись, а пресвитериане сумели так долго сохранять власть и влияние; и здесь мы можем еще раз отметить, что гарнизоны, сопротивлявшиеся с величайшей храбростью и мужеством, добились лучших и более почетных условий, чем те, кто капитулировал по первому же требованию.

Именно так обстояло дело с замками Раглан и Пенденнис, которые выдержали самую долгую осаду и капитулировали позже, чем любой другой английский замок или крепость. Храбро обороняемые двумя особами весьма преклонного возраста, они в конце концов сдались, притом едва ли не в один и тот же день. Старый маркиз Вустер с поразительной решимостью и мужеством защищал Раглан против самого Ферфакса, пока его положение не стало совершенно отчаянным. Гарнизон Пенденниса отвергал все требования о сдаче и отказывался вступать в переговоры, пока его запасы не истощились и провианта не осталось даже на сутки; только тогда он начал переговоры и вел их с такой твердостью и, как можно было подумать, самоуверенной беспечностью, что сбитый с толку неприятель заключил, что осажденные вовсе не находятся в последней крайности, и согласился на предложенные ими условия, лучше которых не сумел добиться ни один другой гарнизон во всей Англии.

< Обороной Пенденниса руководили его комендант, почти 80-летний Джон Арунделл из Трериса, богатый и влиятельный корнуолльский джентльмен, и его сын, полковник Ричард Арунделл, впоследствии возведенный королем в достоинство барона и лорда Арунделла из Трериса - в память о заслугах отца и в награду за доблесть, которую выказывал сам Ричард Арунделл в продолжение всей войны.

Среди многих верных Его Величеству джентльменов Корнуолла Пенденнис оборонял и сэр Гарри Киллигрю. Близкий друг канцлера Казначейства, он решил отправиться на Джерси и, тотчас же после капитуляции взойдя на стоявший в фалмутской гавани корабль, прибыл с несколькими офицерами и солдатами в Сен-Мало, откуда послал канцлеру письмо с просьбой найти для него барку, на которой он мог бы добраться до Джерси. Благодаря любезной услуге сэра Джорджа Картерета она быстро нашлась; лорды Кейпл и Гоптон, любившие его не меньше, чем канцлер, радостно предвкушали встречу с другом и два дня спустя, едва завидев приближающееся к берегу судно, поспешили в гавань - но, к великому своему прискорбию, встретили гроб с телом сэра Гарри.

Дело в том, что когда по подписании условий капитуляции Пенденниса Киллигрю решил разрядить находившееся у него в комнате оружие, один из карабинов разорвался, и осколок угодил ему в лоб. Сильное кровотечение удалось остановить перевязкой, и сэр Гарри, сочтя рану не слишком серьезной, решил, несмотря на уговоры друзей, не откладывать свой отъезд в Сен-Мало. Отправив оттуда упомянутое выше письмо, он послал за хирургом, и тот, сняв бинты, убедился, что рана гораздо глубже и опаснее, чем думали. От нее сэр Гарри и умер на следующий день, выразив перед смертью желание быть похороненным на Джерси. Единственный его сын погиб еще раньше в бою под Бриджуотером.

Киллигрю был членом Палаты общин, и хотя единственной его связью с двором была личная дружба с многими придворными (ибо всюду, где его хорошо знали, к нему питали самую искреннюю привязанность), он с большой страстью противился беззаконным мерам Парламента. Когда же графа Эссекса назначили главнокомандующим, и коммонеры, один за другим поднимаясь со своих мест, громко объявляли о своей готовность жить и умереть вместе с ним и обещали выставить кто десять, а кто и двадцать кавалеристов, сэр Гарри тоже встал и сказал, что непременно обзаведется добрым конем, добрым камзолом из кожи и парой добрых пистолетов и уж точно найдет доброе дело, за которое стоит сражаться; после чего вышел из Палаты и ускакал в Корнуолл, где присоединился к своим друзьям, доблестным джентльменам, первым сподвижникам лорда Гоптона.

Сам он не пожелал принять какой-либо командной должности, но командиры высоко ценили его советы. Он участвовал во всех битвах, находился там, где было жарче всего, и, кроме личной храбрости, отличался необыкновенной способностью сохранять веселость в минуты страшной опасности; те же, кто уклонялся от исполнения долга, старались не попадаться ему на глаза, ибо острый на язык Киллигрю таких не щадил. Арунделлы, Трелоуны, Сленнинги, Тревеньоны - словом, все видные особы Корнуолла любили его за твердый дух и прямой нрав; врагам же короля он внушал самую лютую ненависть. Смерть его оплакали все достойные люди. >

Глава XXIII

(1647)

С того времени, как короля привезли в Холмби и пока он там оставался, его донимали теми же настоятельными требованиями касательно церкви, какие не давали покой в Ньюкасле, причем Парламент не отступал ни на шаг в дерзких своих домогательствах. Вину за это все возлагали на пресвитериан, которые, как тогда считалось, обладали неограниченной властью и, желая облегчить громадное бремя