Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Откуда же эти бедствия, бывшие следствием могущества Князя мира? Отчего ненавидел его весь народ? Верно, были ясные, основательные причины для недовольства всего народа одним человеком.

Я уже сказала, что во время нашего приезда в Мадрид двор был в Аранхуэсе. Жюно сначала ездил туда без меня, не знаю почему. Наконец было решено, что меня представят 24 марта en confidence, то есть без фижм и не в парадном платье.

Мы отправились в Мадрид 23 марта, в четыре часа вечера, чтобы приехать в Аранхуэс поужинать, переночевать там и предстать на другой день перед их величествами в час пополудни, то есть немедленно после их обеда и прежде чем король отправится на охоту.

Все, что поэты рассказывают об Аркадии и прочих местах, любимых богами, не может сравниться с Аранхуэсом. Въехав в долину, вы тотчас забываете о меловых равнинах Новой Кастилии: тут нет больше запустения, нет бесплодных полей; везде прекрасная тень, везде цветы, луга, цветущие и плодоносящие деревья. Вы вдыхаете ароматы и чувствуете новую жизнь. Замок не красив: это довольно обыкновенный, скромный деревенский дом, очень простой; он мог бы принадлежать обычному богатому человеку.

Я пришла в восторг при виде этого земного рая. Мне хотелось надеть белое платье, соломенную шляпу и гулять по этим очаровательным лугам, по этим прелестным аллеям столетних вязов, которые составляют удивительный и прохладный свод, так нежно освещенный в самое жаркое время дня, что нельзя вступить под него без чувства восторга. Все это кружило мою молодую голову, и очень не хотелось идти одеваться, но надобно было представлять госпожу посланницу, и я оделась. На голове, на шее и в ушах были у меня бриллианты. Я желала бы надеть жемчуг, потому что днем бриллианты кажутся мне слишком ослепительными, но при первом слове об этом маркиза Ариза и другие дамы ужаснулись, как будто я хотела оскорбить кого-нибудь; поэтому я надела бриллианты. Они предупредили меня еще об одном обстоятельстве, но я не поверила и думала, что они смеются надо мной: они объявили мне, что королева не принимает ни одной женщины в перчатках, даже белых.

«Пожалуйста, не забудьте скинуть их, — сказала мне герцогиня Осуна, — иначе это произведет неприятное впечатление».

Я только посмеялась над советом и, одевшись, даже не вспомнила о нем и надела прекрасную пару белых перчаток. Но каково было мое удивление, когда у дверей комнаты, в которой король и королева должны были принять меня, камарера-майор (старшая статс-дама) остановилась, взяла меня за руки и сделала мне знак, чтобы я сняла перчатки. Она не говорила по-французски, а я не понимала ни одного испанского слова, и потому разговор наш был не шумен, но оживлен нашими движениями. Помню, я еще спрашивала себя, для чего мне, француженке, то есть иностранке без всякого титула при испанском дворе, подвергаться этому глупому и нелепому обычаю? Может быть, я легче согласилась бы, не будь так упряма. Но камарера-майор никак не могла уговорить меня, и я, отдергивая свои руки в перчатках, только повторяла ей:

— Nada, nada, senora.

Наконец, видя, что я противлюсь не на шутку, она улыбнулась, взяла меня за руку довольно сильно и начала стягивать с меня перчатки своими темными, худыми пальцами. Я подумала, что смешно мне сражаться с этой старухой, и снисходительно позволила снять с себя перчатки. Она осторожно свернула их и отложила, а потом, взглянув на мои руки, воскликнула:

— Jesus! Jesus! Muy bonitas!.. Оh!..

Она, верно, хотела утешить меня за то, что я вхожу на аудиенцию в длинном платье, в бриллиантах и с голыми руками. Нет ничего необыкновенного, когда все входят так; но, признаюсь, сначала я не могла перенести мысли представиться в таком виде владетельным особам.

Камарера-майор пошла доложить, и меня тотчас ввели.

Король и королева стояли так близко к дверям, что мне трудно было сделать три свои поклона. Королева подошла ко мне и встретила с необыкновенной приятностью. Она сначала говорила о моем путешествии, с участием, разумеется, неискренним, потому что я ее мало интересовала, но она делала вид, и это уже значит много со стороны монарха.

Королева постарела, но показалась мне прекрасной. Она уже начинала полнеть, второй подбородок значительно ее старил. Но волосы ее были убраны по-гречески, в них — или, лучше сказать, в ее шиньон — были вплетены жемчуг и бриллианты. Шея и плечи ее были очень открыты. Желтое платье из тафты было сплошь покрыто английским кружевом удивительной красоты. Голые руки украшены браслетами из дорогого жемчуга, с замочком из большого рубина, прекрасней которого я не видывала. Я не могла не вспомнить о своих перчатках, увидев руки королевы. Быстрый взгляд ее тотчас угадал причину незаметной улыбки, которой я не могла удержать.

— Вы удивились, госпожа посланница, что вас не допустили остаться в перчатках? Таков обычай, и вам нечего на него жаловаться, потому что ваши руки очень хороши.

Лицо и вид Карла IV были чрезвычайно оригинальны: высокий рост, волосы редкие и седые, нос чрезвычайно длинный, не украшавший лица, от природы невыразительного, в котором, однако, видны были доброта и желание быть приятным. Когда я увидела короля в первый раз, наряд его не отличался богатством: он был в синем полуфраке, довольно поношенном, с желтыми металлическими пуговицами, в штанах из мягкой кожи и в голубых чулках, натянутых до колен, как носили наши прадеды. После я узнала, что это его охотничий наряд. Он любил удовольствие или, лучше сказать, утомление от охоты и, так же как отец его, охотился каждый день, невзирая на погоду.

«Дождь не изломает костей», — приговаривал он.

Поговорив о моем путешествии и о моей дочери, королева выбрала странный предмет для разговора, начав расспрашивать меня об императрице Жозефине. Ей удалось сказать немного, потому что я отделывалась общими фразами, но мне легко было заметить, что мнение, которое выражала она, принадлежало не ей.

— Как одевается она? — спросила меня королева.

— Чрезвычайно щегольски, со вкусом, — отвечала я. — Она законодательница мод, и не потому, что она наша государыня, но потому, что изящный вкус ее показывает нам, что красиво и хорошо.

— А носит ли она розовый цвет?

Я отвечала, что не носит, и это было справедливо в то время. Странно, что императрица часто потом носила розовое, но не помню, чтобы я видела на ней розовые наряды во время Консульства и в первые годы Империи.

— А носит ли