Сады земные и небесные - Лидия Николаевна Григорьева

звенящий от полноты кипящей в нем жизни розовый куст. Недаром отжившие свое, одряхлевшие розы, пионы и прочая, называются по-английски «dead had», то есть «мертвая голова». И ее следует вовремя отсечь во имя продолжения рода и процветания его, пока она не заела век цветущей молодежи. Логично.

То же самое мы наблюдаем у первобытных народов, относивших в голодные годы старушку-мать (престарелый отец, надо полагать, и сам бы дошел), согласно неписаному закону природы, на вершину горы, вглубь тайги или в пустыню. Так безжалостно отсекается отжившее.

И все же, как благородно стареют некоторые растения! Как деликатно сворачивается в погребальную трубочку еще вчера могучий, эротически привлекательный и плотоядный ирис, чтобы дать дорогу молодым и напористым цветкам, столь любимым художниками Востока. Это нужно увидеть собственными глазами и постараться осмыслить этот не столько житейский, сколько метафизический урок.

Это ведь тот самый ирис, который недавно словно бы стеснялся и не хотел расцветать днем, а все норовил расцвести под покровом ночи – не на глазах у людей. Он словно бы не верил, что утром взойдет солнце и снова станет тепло. Я все же подсмотрела, как однажды вечером он словно бы надул изнутри воздухом, как воздушный шарик, свой большой бутон: вот-вот лопнет! А до этого он несколько дней старательно прикрывал головку бутона кожаным капюшоном – без всякой веры в то, что весна все-таки наступит. А наступила сразу летняя жара. И цветок выпростался из тугих пеленок и расцвел во всю мощь и силу. И светился и ликовал на солнце. А потом состарился и в трубочку свернулся. Но опять же не днем, а ночью.

Тайна рождения, цветения и смерти цветка – сопоставима с человеческой жизнью…

Средь предумышленных угроз, разлада и распада,

Меня накрыло буйство роз дарованного сада.

Взметается поверх голов цветов волна взрывная,

Осколки красных лепестков на землю уроняя…

С садом нужно разговаривать, опекать цветы и соцветия, нахваливать и укорять. И принимать, если нужно, роды. Вот сегодня мне пришлось сделать «кесарево сечение» приболевшему гималайскому маку, вернее, маковке.

Пришлось вскрыть тугую оболочку бутона, не выпускавшего из себя на волю «младенца». В результате выпростался из нутра бутона не мак, а маленький и слабый, недоношенный, я бы сказала, «мачок». Его лепестки были похожи на измятый лист бумаги. Он был не такой яркий, как его сородичи, появившиеся на свет естественным путем. Эти-то здоровяки сами раздвинули толстокожую, шершавую родительскую плоть и выпростались на свет, ликуя и победно вопя, впрочем, беззвучно, как в старом немом кино.

В саду нужно уметь всё: ласкать, целовать и нянчить маленьких.

И утешать стариков…

Не выходя из сада

 Так ли легко цвести

 втайне от мира, скрытно?

 Можно ли в Сад войти,

 если пути не видно?

 Не рукотворна кладь.

 Но высока ограда.

 Можно ли мир объять,

 не выходя из сада?

 Славно листве звенеть

 в зоне добра и лада.

 Можно ли преуспеть,

 не выходя из сада?

 В небе гнезда не свить —

 сердцу нужна опора.

 Можно свой сад завить

 розами – до упора.

 Пенку с цветенья снять —

 так велика услада!

 Можно ли мир понять,

 не выходя из сада?

 Видеть и обонять…

 Под золотою сенью

 можно ли спесь унять

 или гордыню с ленью?

 Можно ли песню спеть,

 если сильна досада?

 Можно ли все успеть,

 не выходя из сада?

 Можно ль в душе взрастить

 Сад без тщеты и тленья,

 если бы всех простить

 и испросить прощенья…

Укус осенней осы

Если нежные твари рассвета

полноправные жители сада,

то тлетворные твари заката

пробираются в сад – воровато…

В этом году в окрестных лесах созрели на редкость обильные осы. Как говорил в таких случаях мой муж: «Это не они у нас живут. Это мы у них поселились!». Но все же он звонил иногда в фирму, призванную избавлять горожан от остатков живой природы, досаждающей им или излишне опасной. Несколько раз этим специалистам приходилось уничтожать огромные осиные гнезда на нашем чердаке. Уж очень осы были агрессивные. Могли забраться в постель, за шиворот. Целыми эскадрильями атаковали тарелки с едой, если мы ели в саду.

А нынче осы уродились огромные, но какие-то ленивые, вальяжные. Барражируют по спальне, гудят, спать по утрам не дают, но в личную жизнь, как говорится, не лезут.

Тронутая их явным пацифизмом, я повадилась выпускать их из комнаты в лес через окно. Типа: на волю, на волю, в пампасы! – такие-сякие!

Но не всем из них пришлась по нраву эта принудительная депортация. Как-то вечером перед сном я вступила в противоборство с осой гигантских для этих особей размеров. Несколько раз легким ударом веера, будто ракеткой, я отправляла ее в заоконные дали. Но она с жутким жужжанием тяжело и упорно, переваливалась через подоконник обратно в комнату. И так – несколько раз. Я устала, и на время забыла о ней. И вот тут-то эта неблагодарная осища, подло затаившаяся на ночном столике, укусила меня и тут же вылетела в приоткрытое окно. Ох, и больно же было, в самом деле! А когда тебе сделают больно – не захочешь, а начнешь и чувствовать, и думать: за что, дескать, зачем да почему.

И ведь так проста и доступна была заявленная этим происшествием мораль: даже оса не улетит из дома, прежде чем не исполнит свое предназначение!

Говорили же нам: чему быть – того не миновать. А мы не верили.

* * *

В этом мире, где всякий обижен

на судьбу, на недолю и др.,

сад небрежно одет и подстрижен —

перерос, износился до дыр.

И погодою злою поруган,

отряхает свой ветхий наряд.

Пораженные зимним недугом

ветви ноют, суставы хрустят.

Но таимые соки земные

и потоки небесных лучей

исцелят и деревья больные,

и кусты – поискусней врачей.

Как бы мы, вероятно, хотели

эту силу и