Гена Портер и Зловещие Мертвецы - Константин Александрович Костин

– Давайте, – лесника жена говорит, – только рогов у меня нету, так что вы бодайте, а я кусать буду!

Вот ведь что бывает, когда за хорошее дело выпить забываешь! Чертовщина всякая случается. А если б лесник ушами не хлопнул – сейчас бы уже все хорошо было, никто б нас покусать или забодать не попытался бы! Да чего уж там говорить – сам я тоже хорош, такую традицию позабыл! А вот Ильичу такое не простительно! Он – человек почетный, заслуженный, должен был за всех подумать! Видать, к старости из ума выживать начал.

Глава 14

Это ж как нам повезло, что кто-то придумал в древности головы к стенам на саморезы приколачивать! Вот если б гвоздями прикручивали – нам бы совсем худо было! На гвоздях ведь резьбы нету, хоть его вправо вертай, хоть влево – все одно, в жизни держать не будет! А вот саморезы вколачивать – совсем другое дело! У них в спиральках сила особенная, держащая. Как в клею "Моменте", только шибче.

Олень с косулей пыжатся, а оторваться никак не могут. И орали они, и кричали – ничего не помогает. Так бы накинулись все втроем на нас – худо было бы. А так нас трое на одну зомбю. Да разве ж три здоровых мужика с одной бабой не справятся? Тем более – с мертвой. Я ее сковородой колошматю, Ильич – табуретом, а лесник подсказывает, куда лучше бить, чтоб ей больнее было. Они ж сколько лет женаты были, ему виднее!

Та башкой своей на шее гусиной туда-сюда водит, зубами клацает, а кусить не может. Если б те двое, что на стенах висят, нас разговорами не отвлекали, давно б одолели одну бабешку-то. Нет, знай, надрываются, не успокаиваются:

– Да вы бить не умеете, мой муж-олень копытом сильнее в глаз бил!

– Каши мало ели, проку от вас, мужиков, никакого!

Взмокли все, сами как гуси, хоть выжимай. Как вдруг как бахнуло! И еще раз как грохнуло! Я уж думал – все, изба рушится. Задел кто-то центровой брус, на котором весь дом держался. Это почему раньше дома без единого гвоздя так строили, что до сих пор стоят? Все от того, что люди знающие были! Они центровой брус, на которое все напруга приходится, подальше прятали, чтобы никто не дотянулся. А ты как думал? Семь раз отмерь – пригодится воды напиться! То сейчас из бетона строят, без всякого центрового бруса. Оттого и дома от малого чиха как домино складываются.

А как у зомби голова отвалилась вместе с шеей – тут-то мы и поняли. Колян из подвала возвращается! Вот где моща-то! Это ж он из ружбанки по жене лесничьей зарядил!

Выходит такой, морда – черная, как у дикаря из племени Тумба-Юмба, лыбится весь, как Киркоров, и книгу с собой тащит. Тот самый Микрономикон. Большая такая книга, толстая, как кирпич. Только ведь большая – не значит, что умная! Вон, Димка тот же. Здоровый кабан, жирный, а дурак дураком. Если б ум размером измерялся – умней слона никого не было бы. И сейчас не слоны бы в цирке выступали, а мы – в их, слоновьем, цирке на головах стояли, а они б нам ушами хлопали.

Ум температурой ушей измеряется. Недаром ведь говорят – дурак, мол, и уши у тебя холодные. Ты у слона-то ухи видел? Это ж сколько горючки в себя влить нужно, чтоб такие уши прогреть! Зато у меня, как накачу, уши так и горят. Красные становятся, как два рака! Я, может, оттого и пью, чтоб умнее казаться!

Такую книгу даже Ильич отметил.

– Хорошая, – говорит, – книга, сразу видно – по науке сделана. Не то, что сейчас, на папиросной бумаге печатают. Эта на особливой бумаге сделана, на папирусной, по древней технологии, по какой из фараонов мумии делали. Чтобы все надежно было, на века!

Да я только книгу-то открыл, так сразу и понял, отчего она Микрономиконом зовется. Оттого, что написана она микрописью. Буквочки все мелкие, как блохи. Без очков ничего не разобрать! А я свои, как назло, дома оставил! Я ж за книгой сюда приехал, а не микропись читать всякую!

Хорошо еще, что у Степана Ильича очки с собой оказались. Он – человек заслуженный, предусмотрительный, жисть пожил. Не зря грамотой отмечен! Ильич очки еще с детства носить начал, чтобы умнее казаться. Встречают-то человека по одеже. Вот как увидят, что у человека на носу очки напялены – сразу поймут, что человек тот ума недюжинного. Тут, главное, если очки просто так напялил – сидеть и помалкивать, чтобы умнее казаться.

– Тю! – Ильич говорит. – Да тут листы выдраны! Нужных-то нам страниц, с самого заду, с нужными заклинаниями-то и нету!

– Так я вам сразу говорил, – лесник отвечает. – Я ж эту книгу не читать приволок, а чтобы в хозяйстве польза была. Там, с конца-то, листы и вырвал, чтобы после горшка применить по назначению. Только бумага жесткой оказалась, никакого с нее проку. Так и лежат они в сортире, на двери, за дощечку заткнуты.

– А что, – Колян вопрошает, – далеко твой сортир-то?

– Ты, – говорит, – думай, когда говоришь чего. Вроде, здоровый лоб, а дурак дураком! Какой балбес сортир далеко от дома ставить будет? А коли прихватит? Успеть же добежать нужно! Так что не далеко. Но и близко строить никто не будет. Чтобы не воняло сильно. Так что сортир мой и не далеко, и не близко. А так, чтобы в самый раз.

– Ты, – говорит Ильич, – мозги нам не канифоль. Тут и без тебя головняков столько, что голова вот-вот взорвется. Точнее говори, где твой сортир!

– Точнее говорю, – лесник отвечает. – Вон тама, сразу подле околицы. Иди по тропинке из желтого кирпича, никуда не сворачивай – не ошибешься. Только ночью туда опасно ходить – мертвяки бродят. А может и того хуже – навернешься впотьмах, да как грохнешься! Так что я в тот сортир по ночам не хожу. Или терплю до утра, или, ежели совсем прихватило – за угол дома хожу. А в сортир только по-светлу.

И тут головы на стенах как заржали! Знают ведь, собаки, что нам не с руки до светла дожидаться! Знают, что Тоха в полночь за душами нашими явится. Ржут, как кони, прямо вся изба трясется.

Колян не сдержался, да как грохнул из ружжа. Сперва в одну, затем – в другую. Одни рога