Послевкусие смерти - Михаил Темняков

Лето проходило размеренно и спокойно. Чаще всего меня можно было застать в песочнице за строительством убогих замков, башенок и куличей — или рубящим крапиву, как злостного врага. Для этого сосед, дядя Гриша, вырезал мне деревянный меч, и это было круто.

Так, в один из дней, когда я крошил своего злостного врага в капусту, ко мне подошёл одногодка и спросил, как меня зовут. Я честно ответил: «Семён». Он представился Федей и предложил дружить.

В то время я уже считал себя достаточно взрослым, и его навязчивое предложение показалось мне слишком детским. Сначала захотелось «отшить» его, как это было принято, но, поразмыслив, я обречённо решил, что друзей у меня нет и вряд ли появятся. Так что принял его предложение.

Федя был парнем странным — даже для меня. Для остальных детей он, само собой, казался ещё более отталкивающим. Я бы даже сказал, они считали его причудливым дегенератом.

Плюсов в общении с ним, впрочем, хватало. Его внешний вид не вызывал отторжения, если не брать в расчёт россыпь ярко-рыжих веснушек, кучерявые волосы того же цвета, бабочку на шее и вечный школьный костюм — даже несмотря на жару. Всё бы ничего, но он в нём потел, и к концу дня от него дурно пахло.

Его хобби было уникальным и невероятно интересным, особенно для десятилетнего мальчишки. Он рисовал комиксы. И делал это хорошо — чертовски хорошо. Будто профессиональный художник. На его страницах сражались гуси-ниндзя и кабаны-роботы, была даже киберутка и дельфин-шпион. Он даже умудрился придумать сюжет про приключения Мишек Гамми.

У него была ещё и невероятная коллекция вкладышей. Он хранил её в коробке из-под шахмат — и это, как мне кажется, была гениальная идея. Эта скучная игра не интересовала ни одного хулигана, так что хранившиеся в ней вкладыши были в полной безопасности. В шутку мы называли эту коробку сейфом с ценностями.

Теперь мы лупили крапиву уже вдвоём. Федя завидовал моему мечу, и я иногда упрашивал дядю Гришу сделать второй — для моего друга. Он не отказывал прямо, но уклонялся: то времени нет, то подходящего дерева. Лишь лет через пять я понял, что второго меча он делать не хотел, — но почему, так и не догадался.

Из-за разницы в оружии нам приходилось драться с колючей травой по очереди. Ещё Федя показал мне недостроенное здание. Мы обползали его вдоль и поперёк и решили, что теперь это будет нашим главным местом для игр.

И где-то через неделю, как нарочно, поползли слухи: мол, в подвале того здания по ночам вскрывают людей и вырезают органы на продажу — для чёрного рынка. Я не до конца понимал значение этих слов, и в голове всплывал образ рынка, где все лавки — тёмного цвета, товары спрятаны в чёрные ящики, а люди — сплошь африканцы с книжных иллюстраций. Правда оказалась чернее и мрачнее.

Родители строго-настрого запретили мне туда ходить. Что сказали Феде его — не знаю. О своих он никогда не рассказывал. Не упоминал. Не было ни разу, чтобы он случайно обмолвился о них. Ни одного чертова раза. Сука, стоило бы тогда задуматься, насторожиться… Но что я понимал в свои десять лет?

Можно подумать, мы послушались предостережений взрослых. Не-е-т, мы наплевали на них и продолжили веселиться на недострое. Ходили мы туда ещё около недели, пока в один день не пришла шпана.

Мы с Федей как раз строили замок из обломков кирпича и торцевой плитки. Я заметил приближающихся детей — некоторые были старше нас, другие нашего возраста, а один совсем маленький, лет шести, брат кого-то из старших, как я понял. Так вот, этот младший вёл на поводке собаку. Вернее, волочил по земле её бездыханное тело — то ли за ошейник, то ли за верёвку, обмотанную вокруг шеи.

Старший подошёл к нашей постройке и изо всех сил толкнул её ногой. Все наши труды рассыпались на глазах, словно мечты о нормальной жизни. Они матерились так, что позавидовал бы и сапожник. Кто-то курил, сплёвывая нам под ноги. Федя оттолкнул меня за спину — тогда-то я и понял, что он меня защищает. Но за его спиной было не менее страшно.

Они орали, обещали переломать нам ноги, если мы не сбежим, пока целы. Я оцепенел от ужаса. Федор что-то им отвечал. Самый старший, в разодранной футболке с логотипом футбольной команды, зарядил ему оплеуху. Потом они расступились, и кто-то скомандовал: «Веня, действуй!»

Мальчик раскрутил над головой труп собаки. Крутил и крутил, пока мягкая холодная туша не шлёпнулась мне в лицо. Чем-то липким и вонючим. В глазах поплыло, я завалился на землю. Дурно пахло. Федя поднял меня, выкрикнул: «Беги!» — и со всей силы въехал в живот тому, кто дал ему оплеуху.

Мы бежали, не оглядываясь. Осколки кирпичей свистели сзади, но не долетали. Оторвались ли мы сами, или шпане просто надоело бежать, — не важно. С тех пор мы больше никогда не ходили туда.

Мы не рассказали об этой истории никому из взрослых. Они были заняты своими важными делами, и до проблем ребятни им особо не было дела. Да и где бы им взять на это время?

Веню в шестнадцать лет переехал поезд. Он уснул на железнодорожных путях, был пьян до такой степени, что его не разбудил проезжающий поезд.

Стало ли мне легче от его смерти? Нет, ни разу. Отчасти виной тому — те события, которые травмировали мою психику на всю оставшуюся жизнь. А может, дело в том, что месть — не холодное блюдо, а лишь пустота, не способная заполнить раны в душе.

Дядя Гриша свозил нас с Федей на речку. Мы плескались в тёплой воде, пока взрослый сидел на берегу, поглядывал на нас с улыбкой и пил пиво. Потом нежились на солнце у самой кромки, лежали на расстеленных полотенцах, и я слушал идеи Феди о новых комиксах.

Он приносил мне по новой тетрадке с ними раз в неделю. Обычная зелёная школьная тетрадь становилась порталом в иные миры. Меня поражали его рисунки, герои, даже диалоги — будто всё это создавал взрослый, состоявшийся автор. Я не мог поверить, что такие работы выходят из-под руки моего друга. И потому завидовал. У него был талант, любимое дело, которое со