Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

верны не только в описаниях, но и во взгляде. Я означу также несколько исключений, потому что они есть; да, в Португалии есть люди, дружбой которых я горжусь. Но вообще дворянство, высшее и среднее, не стоит внимания, а простой народ в больших городах отвратителен своим развратом. Надобно заметить также, что все, кто составляет исключение, воспитывались далеко от Португалии и, живя с иностранцами, приняли их обращение. Мы скоро будем говорить о них.

Я взошла на яхту принца-регента[160] с Жюно, Рейневалем, первым секретарем посольства, Лажар-Шервалем и полковником Лабордом, старшим адъютантом Жюно. Дочь моя с гувернанткой госпожой Легуа и несколько сотрудников посольства взошли на один из баркасов, которых было четыре вместе с королевскою яхтою. Мы проехали таким образом огромную долину, образуемую Тежу между Альдейя-Галега и Лиссабоном. По мере нашего приближения открывались новые виды. При всяком повороте обнаруживали мы новую красоту. Переправа была продолжительна, и, верно, мы плыли часа два, потому что нам хотели показать город с разных точек. Наконец мы пристали к берегу между Белемом и набережной Содре. Там нашли мы Кастро-Марино, португальского гранда, только что возведенного в графское достоинство; он встретил Жюно по выходе на берег. Они вдвоем сели в придворную карету, запряженную шестеркой лошадей. Рейневаль и Лаборд сели в третью карету, а средняя оказалась пустою; таков был обычай, и я тотчас же восстала против него. Легуа и другие посольские ехали в следующих каретах. Я вышла на берег через пять минут после Жюно, потому что этого требовал церемониал, и села в придворную карету, тоже запряженную шестью лошадьми; со мною оставался Шерваль, который, не имея никакого чина в посольстве, не мог принадлежать к главному кортежу. Дочь моя с гувернанткой заняли вторую карету, третью — моя свита. Мы ехали не по одной дороге с главным поездом, хоть и не удалялись от берегов Тежу, и приехали гораздо раньше посла и его провожатого; а этого я и хотела, побившись с Жюно об заклад, что он не расстанется с графом Кастро-Марино без смеха. Потому-то я хотела наблюдать его при выходе из кареты; а дело касалось пятидесяти луидоров против кошелька моей работы. И вот почему.

При португальском дворе есть обычай: приезжающий посол, войдя в дом, назначенный для него, предлагает закуску, то есть огромный обед, хоть его всегда называют закускою (collation). На столе должно быть двадцать пять приборов; но посол и его провожатый садятся вдвоем, один против другого, могут даже не развертывать своих салфеток, и должны пробыть в этом положении, как две китайские куклы, минут пять. Таков нелепый обычай, изобретенный, конечно, не здравым рассудком; тем смешнее, что приезжающий, например, морем не может распаковать и привезти всего необходимого для этого церемониала. Но глупого обычая не мог истребить никто, и посол вынужден занимать у какой-нибудь дружелюбной державы все, что понадобится для завтрака. Нам ссудила все необходимое Испания.

Так вот, я побилась с Жюно об заклад, что он не сумеет сохранить важного вида, сидя за столом напротив графа Кастро-Марино. Этот граф немножко беспокоил меня. Я представляла себе какого-нибудь старого идальго, который носит трость с золотым набалдашником и выкашливает свою душу при каждом слове. Можно ли смеяться с таким человеком? Но я была приятно удивлена, увидев человека очень молодого, правда безобразного, как гусеница, однако молодого и, следовательно, способного иногда рассмеяться. Суждение мое было основательно; но в Португалии не всегда можно рассуждать по законам логики.

— Я выиграю, — сказала я полковнику Лаборду, — потому что эти два почтенных господина не просидят, не расхохотавшись, друг против друга и двадцати секунд.

Став подле дверей столовой, я глядела оттуда на обоих спутников, которые важно всходили на большую лестницу в доме посольства, кланялись при виде всякой двери, и граф Кастро-Марино тщательно наблюдал, чтобы посол оставался по правую руку. Таким образом, с лестницы на лестницу и от поклона к поклону, они наконец пришли в приемную. Там отвесили они друг другу еще один глубокий поклон: вся эта картина удивительно напоминала китайских мандаринов. Метрдотель известил их, что кушанье подано, и бедные жертвы, преданные пытке поклонов, поклонились еще три или четыре раза и только затем перешли в столовую. Там-то я ожидала их.

Но несносный португалец не только не был жертвою, как я думала, но, казалось, еще радовался этой глупой церемонии. Он сохранял такую важность, что Жюно почитал себя обязанным платить за нее двойною важностью, и они глядели друг на друга, как будто наблюдая, кто из них засмеется. Наконец, через шесть минут, которые считала я на часах, граф Кастро-Марино и Жюно встали, поклонились еще друг другу дюжину раз, и португальский гранд, крошечный, надо сказать, человечек, уже один уехал в огромной карете, которая, кстати сказать, походила на кареты времен Людовика XIV. Образец их хранился в дворцовых каретных сараях; это были кареты раззолоченные, расписные, тяжелые, массивные, подарок Филиппа V, когда он помирился со своим португальским братом. Жюно сходил с лестницы, кланяясь на каждой ступеньке и не меняя своего важного вида. Он упрятал своего провожатого в огромную карету и в два скачка возвратился в гостиную, где нашел меня в бешенстве от проигранного пари.

— Стало быть, ты не знаешь, — сказал мне Жюно, — что видела не дебют мой в дипломатии. Я в жизни своей исполнял много таких поручений. А ты приготовь свой заклад. Я, как вежливый муж, дам тебе пятьдесят золотых наполеонов на шелк.

И он начал от души хохотать.

Мы принялись за закуску, и она оказалась превосходной. Готовил ее повар испанского посла, и теперь мы могли быть уверены, что граф Кампо-Алланге — человек порядочный, раз имеет хорошего повара. И точно, гораздо справедливее, нежели думают, та мысль, что не умеющий заказать обеда не способен ни к чему хорошему. Афоризм очень строгий, однако в нем есть истина. Я, правда, знаю честных людей, обедающих дурно, и величайших плутов, которые обедают, как Лукулл. Что касается нас, мы пообедали хорошо, и ели геройски, потому что проголодались после морской прогулки и долгого поста.

Генерал Ланн занимал в Лиссабоне большой и прекрасный дом близ Оперы и реки Тежу, подле фонтана Лоретто. Это был один из самых лучших домов в Лиссабоне, наряду с домами господина Араухо и герцогини Кадаваль. Впрочем, в Лиссабоне не любят дворцов, их там почти нет. Когда землетрясение разрушило город, [премьер-министр] маркиз Помбаль решил воспользоваться этим ужасным несчастьем: так же как Нерон перестроил Рим после его сожжения, маркиз хотел перестроить Лиссабон по новому плану. Он