Ковальский в тылу врага - Неуловимый Джо

— Да хорош тебе параноить, Ефрейтер-Сергейтер.

— Эй, Пс! Немец! — обратился ко мне кто-то через окно.

— Цо?

— Эклер будешь?

Глава 18. Нектар «подснежника»

Я поблагодарил их за угощение. Душистая выпечка и хрустящая, едва тёплая корочка таяли на блюдце, но я не решался попробовать. А солдаты смотрели на меня с интересом и никак не хотели уходить. Я ещё раз улыбнулся им, а они улыбнулись мне в ответ.

— Ешь, ешь, а то смотри, как отощал.

— Я знаю, кого он мне напоминает, — отвечал второй, — помнишь, актриса была такая, все её считали страшной, как атомная война. Рекламщики ей дифирамбы пели, а потом выяснилось, что она обычная анорексичка!

— Да точно, точно! — подошел третий. — Дайте посмотреть! Оу, ужас.

Я прислушался к их словам. Я откусил кусочек сладкого и решился взглянуть на своё отражение. Встреча и правда была неожиданной. Я похудел так, что не помню себя таким худым даже в институте.

Вместе с худобой вернулись и некоторые мои мужские черты. Нос показался длиннее и острее, щеки впали, мышцы в руках едва удерживали пирожное, а между моих худых и костлявых ног мог пролететь бомбардировщик. Титановые рёбра проступали не то что через кожу, а видны были даже через просторную медицинскую пижаму. Истощенная восстановлением грудь стыдливо съёжилась.

Но это всё ещё был я. Точнее, это была та самая эльфийка, которую я проектировал и растил, в которой я видел одну из граней совершенства, которую я с любовью проращивал сквозь своё собственное тело, как надежду всех женщин на долгую молодость и неувядающую красоту. И что было самым важным, эта девушка в отражении была моим opus magnum, она была брешью, собственноручно мною пробитой в стене совершенства. Я взял вкусный эклер и умял его так жадно и с таким аппетитом, который может быть у художника, на миг сдержавшего своё вдохновение, чтобы подкрепиться.

— А ему не вредно так сразу?

— Нормально! Он же биопанк, он однозначно знает, что делает! Эй, биопанк, как ты себя чувствуешь? — спросил меня третий.

— Три из десяти, — ответил я, протянул помытое блюдце и с улыбкой добавил, — Три с половиной из десяти.

— Может, тебе ещё что-то принести?

— Подручник до языка росейскего, — сказал я с плохо скрываемым стыдом.

Литературой меня снабдили очень оперативно.

Самое сложное в изучении русского языка — это было сосредоточиться на изучении и запоминании. Мысли то и дело срывались от бесконечных правил и неиссякаемых исключений на нечто более понятное и системное. Я то и дело сожалел о том, что при всех моих базах данных по биохимии, биологии, эволюции, палеонтологии и эволюционной генетике я не выделил вшивого гигабайта для того, чтобы побольше узнать о самих людях.

Я системно и целенаправленно готовился к тому, чтобы защитить себя и свои биопанковские сокровища от людей, но совершенно позабыл, что ведь именно для людей я и копил своё богатство. Я собирал и накапливал алгоритмы, программы и схемы нейронок для того, чтобы контролировать своё тело, каждая клетка моего тела была мне подвластна. Эмуляторы цифровых компьютеров в моём мозгу казались мне решением всех проблем человеческой цивилизации разом, раз и навсегда. Я дал бой и победил столько болезней и недугов, что совершенно позабыл о том, для кого я стараюсь. Но, как говорят русские, «капля камень точит».

Когда я всё-таки пробился через избитые сюжеты и однообразное описание примитивных человеческих эмоций и глупых конфликтов, я стал замечать, что не так уж и слепы были все эти люди. Я привык описывать реальность стандартизированными алгоритмами, самоподобными принципами, законами сохранения и математики, однако, как выяснилось, это был не единственный путь. Прикоснувшись к классической поэзии, плохо рифмованным потугам авангардистов, стихам Пушкина и Высоцкого, я заметил, что мыслю слишком прямолинейно. Я как будто картографирую поры на кусочке пемзы, а невероятно сложная внутренняя структура всё это время как бы не существовала для меня.

С тех пор как я убедился, что все выжившие вернулись домой героями, а родные были в курсе, что со мной всё в порядке, я твёрдо решил, что должен извлечь из текущих обстоятельств всё, что смогу. Но сделать этого мне не дали. Меньше чем через неделю меня бесцеремонно вырвали из моря русской мысли и швырнули в океан. В один прекрасный дождливый осенний день ко мне ворвался майор медицинской службы и фельдшер, гружёный женской одеждой.

— Пошли, немец, — сказал мне майор, — пора тебе проветриться.

— А если я сбегу?

— Тогда пропустишь самое интересное. И обидишь капитана. Между нами говоря, он к тебе очень хорошо относится.

— А как по-моему, майор, то капитан его переоценивает, — усмехнулся фельдшер и передал мне туфли.

Одежда пришлась мне впору. Пока я одевался, фельдшер и майор смотрели на меня задумчиво и глубокомысленно, без единой нотки сальности в глазах. Они как будто пытались постичь философские смыслы в ритуале моего облачения, настолько глубокие, что не доступны они были даже мне самому. Но вскоре они открыли замок на двери моего модуля, и я подозрительно закономерно оказался под открытым небом.

Мои силы восстановились полностью. Я легко и быстро мог бы убить их голыми руками, в один прыжок преодолеть оборонительное сооружение, но эти загадочные мерзавцы и в ус не дули. Они намертво приковали моё любопытство своими беспринципно философскими харями.

Я тихо их ненавидел. Пока я шел вслед за ними по обшивке невероятно мощного оружия, моя душа трепыхалась, как пойманный карась на удочке, но сделать я ничего не мог. Русский философский крючок намертво впился в мои губы, язык и мозг. Эта тягостная загадка, пропитавшая их напыщенно простоватые физиономии, отрывала от моей сущности шелуху так жестоко, что в один прекрасный момент от меня ничего не осталось. Они нагло повернулись ко мне спиной, спокойно открыли люк в башню главного орудия, и когда я в ошеломлении стоял под звёздным светом, один из этих мерзавцев повернулся ко мне, посмотрел на меня примитивным до омерзения лицом и спросил:

— Ну ты как, идёшь или нет?

Глава 19. Песнь кристаллов и плазмы

К тому времени русский я знал уже приемлемо. Мог бы читать учебники по естественным наукам, знал научную терминологию и наиболее употребительные речевые обороты. Но то, что я увидел в башне ОЛТБ-30 «Подснежник», я не смог бы описать даже на родном языке.

Внутри башни стояла некая очень простая на вид конструкция. Обыкновенные гидравлические приводы, как щипцами, держали длинный и толстый цилиндр в