Совращенный поселянин. Жизнь отца моего - Никола Ретиф де ла Бретонн

чтобы высказать смелые по тому времени идеи. Проклиная свой жребий, Эдмон говорит и о страждущем человечестве: «Люди, скитающиеся под сим раскаленным небом, слышите ли вы сии вопли! кто эти несчастливцы, обремененные цепями? Видите ли вы их? тело их истерзано; кровь ручьями льется из ран их, обагряя землю (простирая руки, как бы умоляя). Ангелы казни! исполните вышнее правосудие! прекратите их мучения (наклоняется) и мне угрожают они, и над моею главою возносятся их пламенники!.. ах! — вот удел детей, проклятых отцами, — говорят они! терзайте; соедините жребий мой с жребием этих отступников — этих исчадий ада! Терзайте нечестивца, над коим еще гремят страшные проклятия» (69). Следующий пассаж свидетельствует о том, что Эдмон имеет в виду также народные страдания: «Где я? где блуждают дрожащие стопы мои? кто занес меня в эту пустыню? откуда взялись эти источники, падающие с шумом со скал высоких?., кровию текут они! кровию... Кто колеблет сии сосны, презиравщие и ураган, и гром небесный! лютые тигры стадами бегут от меня ... солнце горит на небе, и кровавые тучи затмевают блеск его, и хищный вран спешит улететь от изверга. Все, все ужасается меня как страшилища самой природы...» (70). И не картина ли счастливого будущего человечества грезится ему «после страшной бури»? «Какая тишина наступает после страшной бури? какая цветущая долина расстилается передо мною вместо бесплодной степи? как люблю я это озеро, отражающее лазурный свод в чистых волнах своих!.. (он подходит как бы к озеру, вглядывается и отступает). О Небо! это мой образ отражает поверхность радужного кристалла! так, это он! я узнаю кровавую печать отвержения на челе моем!..» (70—71). Во всех трех репликах, Эдмон, под конец, как бы спохватывается и маскирует иносказательный смысл только что произнесенных слов и намеренно туманных образов.

Пьеса «Развращенный поселянин» и семь переводов свидетельствуют об интересе русского читателя к Ретифу. Не обошла его и русская критическая мысль.

С первым откликом на творчество Ретифа мы встречаемся в «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790), хотя Радищев и не называет его. В главе «Яжелбицы» говорится о проституции и ее пагубном влиянии на жизнь общества. Радищев со всей страстностью выступает против «мздоимного распутства» и обвиняет в его существовании правительство: «Кто причиною, разве не правительство?»[176]. На следствии на вопрос Шешковского: «на стр. 203. — Для чего вы поместили брани на проповедующих мир и тишину?» — Радищев ответил: «Здесь мысль моя была порицать защитников публичных женщин, а особливо тех авторов, которые преподают установления оных, как то есть о сем книга, называемая Порнограф»[177]. Радищев имеет в виду книгу Ретифа де ла Бретона «Порнограф» (1769), входящую в цикл утопических проектов, названных автором «Странные идеи». Это трактаты, преследующие цель преобразовать общество на началах утопического социализма (вклад Ретифа в историю утопического социализма, как мы увидим дальше, по достоинству оценили советские историки): в «Мимографе» Ретиф излагает свой проект реформы театра, в «Гинографе» — касается положения женщин в обществе, в «Андрографе» — предлагает реформу нравов и законов. Что касается «Порнографа», то здесь Ретиф предлагает как «наименьшее зло», при решении проблемы проституции, — контроль государства. Радищев, конечно, прав, резко нападая на Ретифа за это половинчатое решение, не устраняющее зло из общественной жизни. Есть, однако, основания предполагать, что Радищев в других аспектах разделял социальную критику Ретифа. В 1806 г. в журнале «Лицей», близком по своей направленности к Вольному обществу любителей словесности, наук и художеств и объединявшем последователей и единомышленников Радищева, был напечатан некролог Ретифу. О воздействии творчества Ретифа на Радищева писали советские литературоведы: «Как писатель, особенно как поэт, Радищев воспринял довольно значительные немецкие влияния, что не умаляет, однако, общеизвестного факта воздействий на него также и левого крыла французской литературы, в первую очередь Ж.-Ж. Руссо (в «Путешествии»), Вольтера (в поэме «Бова»), Монтескье (в «Песни исторической»), а также Мабли, Мерсье, Ретифа де ла Бретона, Рэналя»[178].

Первыми упоминаниями Ретифа в русской периодике, которыми мы располагаем, являются некрологи, появившиеся в журналах «Вестник Европы» и «Лицей». «Вестник Европы», основанный в 1802 г. H. М. Карамзиным, был в течение первого десятилетия своего существования ведущим литературным журналом. Достаточно отметить, что в нем в разное время сотрудничали Державин, Жуковский, Батюшков, Гнедич, Вяземский, Пушкин, Грибоедов, одним словом — лучшие литературные силы. В программе «Вестника Европы» указывалось, что он «будет извлечением из двенадцати лучших английских, французских и немецких журналов», и что «литература и политика составят две главные части его». Некролог Ретифу помещен в начале рубрики «Смесь»: «В начале февраля месяца умер в Париже известный Писатель Ретиф де ла Бретон, на 72 году от рождения. Отец его был достаточный поселянин в Саси, что близ Окзера. Ретиф де ла Бретон, окончив свои науки, сделался типографщиком в Окзере; потом определился в Париже к факторской должности. Сочиненная им книга Развращеннный крестьянин сделала известным Ретифа, и была причиною, что он, оставя ремесло типографщика, принялся за авторство. Современники, Парижские ночи и более тридцати, написанных им, других романов, составляют около трех сот томов. Он имел особливое дарование сочинять книги — не принимаясь за перо; приходил в типографию, становился у ящика, выдумывал план и обстоятельства, и в то же время набирал литеры. У него слог особенный, ему одному приличный, не совсем правильный, но сильный. Г. Ретиф был добр и чистосердечен, следственно имеет право на сожаление тех, которые знали его. (Из Фран. Журн.)»[179].

Установить из какого именно французского журнала взят и действительно ли заимствован приведенный некролог нам не удалось. Текст его не совпадает ни с одним из пяти некрологов, воспроизведенных в книге Р. Чайлдза[180]. Доброжелательный тон опубликованного «Вестником Европы» некролога контрастирует с холодным, иногда издевательским тоном большинства некрологов, появившихся на родине писателя. Авторы некоторых из них признают, что совсем или почти совсем не знакомы с творчеством Ретифа, оставляя, вместе с тем, за собою право судить о нем. Искажая фактические данные жизни Ретифа, автор некролога в «Журналь де Пари» упражняется в остроумии: «Сама его жизнь, — пишет он о Ретифе, — была лишь печальным романом, мораль которого можно было бы свести к следующему: что талант без хорошего поведения — плохой дар небес; или же к следующему: что ум без суждения только отдаляет нас от путей счастья. Говорят, что г-н Ретиф вывел себя во многих своих произведениях, нам об этом ничего не известно. Но мы скажем о нем то, что автор сказал об одном