Путь Инквизитора. Том третий. Божьим промыслом - Борис Вячеславович Конофальский

ожидая, пока подадут ему кофе, развернул письмо. Волков не ошибся, подумав, что писала его очаровательная Амалия. Вообще-то генерал полагал о ней, что она настолько же легкомысленна, как и очаровательна, но уже после первых строк, писаных её ручкой, он понял, что в ней ошибался.

«Ах, дорогой мой генерал, едва узнала я, что вы отбыли от двора, так сразу стала грустить, хоть плачь, так желаю видеть вас, а ваши глаза и ваши руки целовать, мой господин, — скорее всего, она врала, это письмо она могла писать, сидя голой в покоях у какого-то господина. Генерал знал, что то были слова вежливости или лести, к которой он был абсолютно холоден, — и всё случилось так неожиданно, и не только для меня. Сами того не ведая, вашим отъездом вы произвели в городе большие розыски. Я — персона при дворе не первая, а тут вдруг стали мне оказывать внимание, и сама госпожа „С“, ранее меня не примечавшая, вдруг ни с того ни с сего зовёт меня к себе на вечер, на женские посиделки. И там при всех дамах начинает меня про вас расспрашивать. Ах, как хорошо, что вы дали мне золота и я смогла купить себе новое платье и всякое остальное и не была средь них посмешищем, так как я всё-таки теперь ваша фаворитка. И вот…».

Тут он услыхал шаги и шуршание юбок за своей спиной и выглянул из-за спинки кресла. То была его жена. Неудивительно. Она теперь часто искала его общества. Подошла и, бросив мимолетный, но по-женски внимательный взгляд на письмо, спросила:

— Вы работаете, супруг мой?

— Как видите, дорогая, — жена появилась совсем некстати, его крайне заинтересовало то, что писала придворная дама. И теперь он ждал, пока супруга уйдёт.

— Дети опять бедокурят, — сообщила мужу баронесса после паузы.

— Ничего, скоро вернёмся домой, и всё изменится, — обещал он, — там им будет не до баловства.

— И что же вы придумали? — сразу оживилась баронесса. Она, кажется, хотела уже присесть рядом с ним.

— Дорогая моя, давайте о том поговорим после, — просит её муж, — сейчас я немного занят.

— Заняты? — она не уходит и снова смотрит на бумагу в его руке. — А письмо это у вас… от женщины?

— Это от моего… друга при дворе, — отвечает он.

— Ах вот как, тогда я подожду, пока вы освободитесь, — она вздыхает и чуть постояв ещё, нехотя уходит.

А генерал провожает её взглядом и потом снова начинает читать:

«… и вот болтали мы там о всяком, а потом госпожа „С“ и спрашивает у меня: а куда девался ваш генерал? Мол, по всему городу его сыскать не могут. А мне и самой невдомёк, я так ей и говорю, что не знаю, только купили мебель для дома, а вы и исчезли из города. На том, кажется, разговор надобно и закончить было, так нет, она спрашивает дальше, дескать, отставили ли вы для меня адрес? Я и про то ей не сказала. Но и этим дело не кончилось, на следующий день сам министр Его Высочества до меня снизошёл, нашёл меня его лакей и сказал, что барон фон Виттернауф желают меня видеть. А раньше и не замечали такую малость, как я. Так я пошла к нему, а он меня так ласково спрашивает: а генерал уехал к себе? Уж как мне всё это приятно было. Все так со мной обходительны были».

Дальше она стала писать о том, что ждёт господина генерала и что будет с ним делать, когда он приедет. Всё это искусная Амалия описала в письме так красочно, что Волков, читая их, иной раз с волнением оборачивался на двери залы — не идёт ли жена. А когда дочитал письмо, как бы ни было ему жалко, сжёг его на свече.

Но чуть остыв от обещаний развратной красотки, он задумался над смыслом написанного. А именно над тем, что при дворе очень интересовались им и были удивлены его быстрым отъездом.

«Значит, правильно я сделал, что отбыл от двора! Они кинулись меня искать и, не найдя, решили, что обойдутся без моей скромной персоны. И слава Богу!».

Но беспокойство это письмо всё равно ему принесло, и понимая, что сегодня ему до Эшбахта уже засветло не добраться, он сообщил жене и хозяевам принимавшего его дома, что завтра утром, на заре, он желает отъехать к себе.

Может, это и было глупо, но генерал хотел быть подальше от Вильбурга. И чем дальше, тем лучше, ведь герцог, как понял Волков, не собирался оставлять его в покое и готовил ему какое-то новое задание. Участие в посольстве? Если и так — нет. Нет! Сейчас даже такое почётное задание ему было немило. Поэтому генерал уже и в Малене не хотел задерживаться и думал побыстрее вернуться домой, в Эшбахт, словно там мог спрятаться от своего сеньора. А жена после этого сообщения лишь спросила:

— Уезжаем? Так скоро?

Она после бесконечно скучной деревенской жизни надеялась ещё хоть немного пожить в городе, но генерал её огорчил:

— На рассвете, душа моя. Уедем на рассвете. Так надобно.

После чего сел писать письма с извинениями за скорый отъезд.

А супруга его, огорчённая, сокрушалась и недоумевала, разговаривая с Кларой Кёршнер:

— Письмо он недавно читал, что пришло из Вильбурга, и после него сразу переменился. Ума не приложу, что в том письме было.

А перед сном барон справился, сколько его жена за последний поход по лавкам заняла у госпожи Клары себе на платья. И выяснил, что баронесса потратила восемьдесят семь талеров сверх выданного мужем. Генерал позлился про себя и выплатил родственнику долг жены.

⠀⠀

*⠀ *⠀ *

⠀⠀

Карет было две, но вся семья уселась в его, в более просторную. А в карете жены поехала одна нянька. Баронесса полагала, что присутствие отца как-то вразумит братьев. Но она заблуждалась.

С сыновьями и вправду нужно было что-то делать, мальчишки были несносны. Шумны, драчливы, дерзки. Причём младший ни в чём не хотел уступать старшему, хотя старший был, естественно, сильнее. Как только Карл Георг его обижал, так Хайнц Альберт начинал орать что есть силы и рыдать, требуя для обидчика наказания. И орал он, пока старшему не влетало. А когда взрослые наказывали старшего и, казалось бы, справедливость была восстановлена, Хайнц Альберт, пока родители не видят, бил исподтишка старшего брата, вцеплялся тому в волосы и беспощадно драл их. А в последний раз, уже на середине пути к Эшбахту,