Рассказы о временах Меровингов - Огюстен Тьерри

Двусмысленное выражение этих упреков доказывало в короле Гонтране столько же отвращения от преследования сына, сколько и боязни поссориться с отцом. Он подверг графа Эрноальда всей тягости своей опалы и, не довольствуясь отрешением его от должности, осудил сверх того на пеню в семьсот золотых монет[218]. Кажется, что, несмотря на послания и убедительные просьбы Хильперика, Гонтран не предпринял никаких насильственных мер для изгнания беглеца из нового убежища, а, напротив того, без огласки и сохраняя приличие, действовал под рукой так, что Меровиг скоро нашел случай убежать и продолжать свое странствование. Действительно, после двухмесячного пребывания в оксеррской базилике юный принц уехал в сопровождении своего верного Гаилена, и на этот раз дороги были ему открыты. Он, наконец, вступил в австразийскую землю, где надеялся найди спокойствие, друзей, супружеское счастье и все почести, нераздельные с званием мужа королевы, но где ожидали его лишь новые неудачи и несчастья, которым суждено было кончиться только с его жизнью[219].

Австразийское королевство, управляемое от имени ребенка советом владетелей и епископов, было в то время позорищем беспрестанных смут и страшных раздоров. Отсутствие всякой законной узды и своеволие личного произвола чувствовались там сильнее, нежели в какой-либо другой части Галлии. В этом отношении не было никакого ни племенного, ни государственного различия, варвары или римляне, духовные или вожди дружин, – все, кто только считал себя сильным властью или богатством, стремились превзойти друг друга в буйстве и честолюбии. Разделенные на враждебные стороны, они сходились только в одном – в неистовой ненависти к Брунгильде, которую хотели лишить всякого влияния на правление ее сына. Главными начальниками этой страшной аристократии были реймсский епископ Эгидий, явно подкупленный нейстрийским королем, и герцог Раукинг, богатейший из австразийцев, характер типичный, если можно так выразиться, творивший зло из наслаждения, тогда как другие варвары творили его в порыве страсти или из корыстных видов[220]. Про него рассказывали жестокости истинно баснословные, подобные тем, какие народное предание приписывает некоторым владетелям замков феодального времени, воспоминание о котором живет в развалинах их башен. Когда он ужинал, освещаемый рабом, державшим в руке восковой светильник, одной из любимейших забав его было заставлять бедного раба гасить огонь голыми ногами, потом зажигать его и снова гасить несколько раз тем же порядком. Чем сильнее был ожог, тем больше тешился герцог Раукинг и хохотал над кривляньями бедняка, подвергнутого такой пытке[221]. Он велел похоронить живьем, в одну и ту же могилу, двух своих поселян, юношу и молодую девушку, виновных в том, что они вступили в брак без его согласия; по просьбе священника он поклялся не разлучать их. «Я сдержал мою клятву, – говорил он со зверским смехом, – они навеки вместе»[222].

Этот ужасный человек, которого дерзость с королевой Брунгильдой превосходила всякую меру, а поступки постоянно были мятежные, имел обыкновенными своими спутниками Бертефреда и Урсио, одного родом германца, а другого – сына галло-римлянина, но глубоко проникнутого грубостью и буйством германских нравов. В диком сопротивлении своем они оскорбляли не только королеву, но всякого, кто старался сойтись с ней для сохранения мира и общественного порядка. Они особенно недовольны были римлянином Волком (Lupus), герцогом Шампани, или Реймсской равнины, правителем строгим и бдительным, напитанным древними преданиями о правлении императоров[223]. Шайка герцога Раукинга почти ежедневно разоряла поместья Волка, грабила там дома и подвергала жизнь его опасности. Однажды Урсио и Бертефред напали на него самого и на людей его с толпой всадников почти у ворот дворца, где жил юный король со своей матерью. Послышав тревогу, прибежала Брунгильда и, смело бросившись в середину между вооруженных всадников, закричала вождю зачинщиков: «Зачем трогать невинного? Не делайте этого греха, не начинайте битвы, которая погубит нашу землю!» – «Жено, – отвечал ей Урсио с выражением суровой гордости, – удались! Довольно было с тебя властвовать при жизни твоего мужа; теперь царствует сын твой, и не твои, а наши попечения хранят безопасность королевства. Удались же, или мы растопчем тебя под копытами коней»[224].

Такое положение дел в Австразии плохо соответствовало надеждам, которыми ласкался Меровиг. Очарование его было непродолжительно. Только что прибыл он в Мец, столицу королевства, как получил от правительствующего совета приказание немедленно удалиться, хотя бы даже имел позволение войти в город. Честолюбивые вожди, считавшие Брунгильду чужестранкой без всяких прав и власти, не могли сносить присутствия мужа королевы, которой опасались, несмотря на притворное к ней презрение. Чем более она настаивала и просила, чтобы Меровиг принят был гостеприимно и мог спокойно жить с нею, тем суровее и непреклоннее были те, которые властвовали именем малолетнего короля. Они представили опасение разрыва с нейстрийским королем, воспользовались этим предлогом, и все снисхождение, оказанное ими королеве, ограничилось тем, что сын Хильперика был просто удален, не претерпев никакого насилия и не быв предан отцу[225].

Лишенный последней надежды на приют, Меровиг возвратился тем же путем, по которому прибыл; но, не вступая в пределы Гонтранова королевства, свернул с большой дороги и бродил из селения в селение по Реймсской равнине. Он пустился наудачу; ночью шел, а днем скрывался, избегая в особенности встреч с людьми высокого звания, которые могли его узнать, опасаясь измены, подвергаясь всякого рода лишениям и не имея впереди ничего, кроме желания снова добраться до убежища Св. Мартина Турского. Лишь только след его был потерян, стали догадываться, что он решился на последнее, и слух о том проник до Нейстрии[226].

По этим слухам король Хильперик тотчас же приказал своему войску вступить для занятия города Тура и охранения обители Св. Мартина. Войска, пришедши в Турскую область, начало грабить, разорять и даже жечь весь край, не щадя церковных имуществ.

Оружие франков – сакс, широкий меч и топор-франциска. Справа – умбон щита и четырехчастный шлем

Хищения всякого рода совершались в стенах обители, где помещалась часть войска; часовые расставлены были у всех выходов [из] базилики. Днем и ночью все двери были заперты, кроме одной, в которую имели позволение входить немногие церковнослужители для священнодействия; народ был изгнан из храма и лишен божественной службы[227]. Пока исполнялись эти распоряжения, имевшие целью отрезать беглецу обратный путь, король Хильперик, вероятно, с согласия австразийских владельцев, перешел с войском чрез границу и обшарил всю местность, где только возможно было укрыться Меровигу. Обойденный со всех сторон, как пушной зверь, за которым гоняются охотники, юноша успел, однако, ускользнуть от