Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Время перемен». Часть 2 - Альманах Российский колокол

очнулся. Где он? Что с ним? Вокруг темнота, смутно белеет стена какого-то дома… гудок надсадно гудит и гудит откуда-то справа и зовет, зовет… Окончательно проснувшийся, Герка бежал не разбирая дороги. Гудок уже умолк, и он стал различать окрестности. Ушел он во сне не так далеко. Нельзя опаздывать больше чем на пять минут! Иначе – суд, год исправительных работ, это он твердо знал. Он бежал, и на каждый шаг билось неумолимое и безжалостное «под-суд-под-суд-под-суд»…

Стрелка на больших белых часах на проходной скакнула к цифре два, когда он подбежал. Усатый стрелок охраны в форме с зелеными петлицами даже не спросил у него пропуска.

– Ты что, пацан, под суд захотел? Сейчас проверка придет. Твое счастье, что они задержались. Ты из механического? Беги быстрей, только кустами, кустами, не попадайся им, а то и мне попадет.

Герка долго не мог отдышаться возле своей разметочной плиты. Фу, пронесло: и мастера на месте не было, и табельщица пожалела, открыла уже замкнутую табельную доску и повесила бирку с Геркиным номером на гвоздик.

Герман уже больше никогда в жизни не будет опаздывать на работу. Через год его перевели в отдел главного механика, а в 1955 году закончились сталинские времена, и Герман получил вольную. И в тот же год его призвали.

2

На шестой день пути, рано утром, состав с призывниками остановили в Ташкенте на товарной станции. Двери открыли только у двух соседних теплушек. Раздалась команда: «На выход с вещами!» Сонные, помятые и порядком оборванные в пути, они бестолково топтались у путей. На привокзальную площадь лихо въехали и развернулись три ЗИСа с высокими, обшитыми досками бортами. Бравые сержанты быстро рассадили призывников на скамейки в кузовах, и машины тронулись. Вперед, в новую, армейскую жизнь. Грузовики медленно пробирались по нешироким улочкам азиатского города. По обеим сторонам – сплошные глиняные стены дувалов, кое-где прорезанные крохотными деревянными дверцами, и полное безлюдье, как в городе мертвых.

Наконец улочку пересекает другая, пошире. На углу, над журчащим арыком, устроена широкая деревянная площадка, и там в тени чинары за низеньким столиком сидят и пьют чай из цветных пиал узбеки, одетые в толстые стеганые халаты. Большущий казан шкварчит на огне, и в нос ударяет острый запах кипящего хлопкового масла, лука и дыма от тлеющих саксаульных углей. Герка и Сашка Махиборода сидят на скамейке рядом, во все глаза смотрят на этот удивительный мир. Им весело оттого, что кончилась наконец муторная вагонная скука, от новой жизни, от теплого утреннего ветерка. Их смешит все: и то, что под опорой линии электропередачи лежит в пыли, вытянув тонкие ноги, ишак, и то, как сорвало порывом встречного ветра кепку с головы призывника, сидящего в передней машине.

ЗИСы уже выбрались из города и едут по пыльному шоссе, а по обеим сторонам, убегая к близким горам, раскинулись хлопковые поля. Низенькие кустики усеяны хлопьями ваты, ее собирают в большие корзины за спинами женщины и дети, много детей, от самых маленьких, которым, наверное, нет и десяти. Все от мала до велика одетые в пестрые полосатые халаты. Согнутые спины, беспощадное азиатское солнце и пелена тонкой пыли над хлопковыми полями. До гор справа от шоссе, кажется, рукой подать. Сиренево-грифельные внизу, они вырисовываются сахарными гребнями на прозрачно-голубом небе. Солнце уже припекает нестерпимо, и из-за горизонта впереди вынырнули заводские трубы. Это Чирчик – город химиков, машиностроителей и военных, там им предстоит прослужить, прожить целых три года.

Танковое училище было переведено в Чирчик из Харькова в первые годы войны. С северной части города расположился целый военный городок с казармами, учебными корпусами, танковым парком, а далее, почти до границы с Казахстаном, – танкодром, изъезженный, перерытый окопами, измолотый танковыми гусеницами.

Откатываются широкие ворота, машины въезжают на территорию и останавливаются.

– Разгружайся! – кричит сержант.

Новобранцы спрыгивают с машин, озираются. Перед вступлением в новую жизнь им предстоит пройти чистилище – армейскую баню. В предбаннике прямо на пол сбрасывается гражданская одежда, здесь же – стрижка. Два солдата из хозвзвода стрекочут ручными машинками, усеивая пол черными, светлыми, рыжими мальчишескими патлами, и вот уже Герка, растерянно ощупывая свою стриженную под ноль сиротскую голову, ступает в гулкое, мутное от пара банное нутро, поскальзывается и растягивается на цементном полу. После помывки в предбаннике, уже убранном и подметенном, они одеваются в гимнастерки, ношеные, но залатанные и постиранные. Одежда подбирается на глазок, на скорую руку, у кого-то подол до колен, а у Герки рукава чуть ниже локтя. Труднее с сапогами: принесли какие-то недомерки, и Герка не может влезть ни в одни. Наконец старшина приносит из своего личного запаса сорок пятого размера, новенькие, на зависть всем. На улице – гогот, показывают друг на друга пальцами, все стали одновременно похожи на огородные пугала, гимнастерки пузырями топорщатся на плечах и спинах, пилотки неумело нахлобучены, портянки торчат из сапог. Пройдет время, и старшина Никитин подберет, подгонит каждому новую форму, научит их подшивать белые подворотнички, начищать латунные пуговицы асидолом, до сизого зеркального блеска надраивать кирзовые сапоги и затягивать широкий жесткий ремень так, чтобы не просунуть пальца. А пока сержанты учебной роты принимают новое пополнение.

– Становись!

Новобранцы, толпясь, вытягиваются в кривую, нестройную линию.

– Авдюшко!

– Есть Авдюшко.

– Нужно отвечать: «Я»! Рядовой Авдюшко, выйти из строя. Первый взвод. Ахметов! Выйти из строя. Второй взвод… Баскаков… Вернер! Выйти из строя! Третий взвод…

Помощник командира третьего взвода – покомвзвод три старший сержант Сергиенко. Ему только недавно присвоили новое звание, и он время от времени косится на свои погоны и любуется тремя новенькими лычками. Два года он терпел власть других сержантов, и теперь эти салаги – целиком в его власти. Командир взвода приходит в восемь и уходит в пять, а он, Сергиенко, круглые сутки здесь, он научит их Родину любить, он выбьет из них гражданскую дурь! Сергиенко долговяз и нескладен, на ходу выбрасывает ноги в стороны и размахивает руками, как мельница. Он расхаживает перед собирающейся толпой салаг, его будущим взводом.

– Взво-о-од! – разражается наконец он зычным воплем, от которого маленький Сыздыков вздрагивает и ежится. – По росту в две шеренги ста-ановись! По росту, я сказал! А ты куды прешься? Как фамилие? Круглов? Надо говорить – рядовой Круглов! Так вот, левый фланг вон там. А ты что жмешься? Как тебя? Мешков? Ты туды, на правый фланг. Взво-о-од!.. Р-р-няйсь! Равняйсь, я сказал! Голову направо, видеть грудь четвертого! Смирно! Мешков, пузо подтяни! Напра-а… во! Направо, я сказал! А ты куды? Как фамилие? Садыков? Ну, все