Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

Прибрежный обитатель, припадая на полупарализованную ногу, ушел за забор, а я, доев еще и лепешку Ларика, потерявшего от расстройства аппетит, посмотрел на гаснущий горизонт и скомандовал:

– Пора!

– Скажи, что придумал! – взмолился юный князь.

– Информацию получим – тогда объясню! – отрезал я не из вредности, а потому что и сам не был до конца уверен в своем плане.

На развилке нас ждала Лиска. Она сообщила, что Агеич вернулся, как обычно, пьяный вдрабадан, сестры Бэрри уложили его баиньки, а сами с Машико и Кариной сели играть в лото. Тетя Валя накрыла ужин и страшно ругается, что меня до сих пор нет дома.

– Тебе попадет, Юрастый! – предупредила добрая девчонка.

– Всё по плану, – сказал я, потирая руки. – Агеич про «соньку» вспоминал?

– Какой там! Он себя-то не помнил.

– Мишаня не проболтался?

– Нет, но сказал, что его молчание стоит дорого!

– Дешевле убить! – процедил горячий мингрел.

– Разберемся. Сейчас главное – все сделать правильно.

– Ты объяснишь, наконец, что придумал?! – взорвался мой друг. – Или дальше меня за дурака держать будешь?!

– Да, умный, кончай темнить! – подхватила сестра.

– А ты помнишь, что случилось, когда… – Я сделал долгую паузу, которая почему-то называется качаловской, – …когда Карина банку с мацони на крыльцо поставила?

От изумления оба на несколько минут потеряли дар речи, они смотрели на меня так, точно я фокусник, наподобие Кио, но из шляпы достал не кролика, а целого слона. Наконец юный князь выдохнул:

– Ты гений!

– Змей! – восхитилась Лиска.

– Ладно уж, слушайте! Значит, так. Ты, Ларик, вернешься домой, когда все улягутся и на участке погасят свет. Без свидетелей поставишь «соньку» на самый край крыльца и так, чтобы дверью снесло. Агеич ночью в «Храм раздумий» потащится… Осколки у тебя?

– У меня, – кивнула «сержант Лидка» и показала оттопыренный кармашек.

– Надо разбросать внизу, на отмостке.

– Ну ты гигант! – восхитился мой друг.

– Если все-таки нарвешься на казачку, расскажи ей про Ирэну, мол, ногу сломала, а ты помогал Алану тащить ее домой. Потом слушали Высоцкого…

– Но мне же запретили выносить магнитофон!

– Дай подумать… Скажешь, побоялся оставить без присмотра, с участков стали вещи тырить, Каринка в углу с вареньем возится и ничего вокруг не видит. А на крыльцо «соньку» поставил, чтобы Агеича не будить. Понял?

– Понял! – расцвел Ларик.

Я вернулся домой после Лиски. Батурины обрушили на меня шквал упреков за опоздание к ужину и самовольную отлучку, мне даже было сказано, что Афон я больше не увижу… В наказание тетя Валя поставила передо мной, вылив остатки из кастрюли, полную тарелку с перловым супом. Он, как я случайно слышал утром, забродил, однако Нинон посоветовала не выбрасывать, а прокипятить, добавив ложку пищевой соды.

– Когда в диетической столовой работала, мы так всегда делали.

Я, нахваливая, съел до капельки склизкую бурду и картинно огорчился, узнав, что добавки не будет. Растроганная всеядностью племянника, тетка меня простила. Казачка, бесясь, выпытывала, куда мог вместе чужим магнитофоном исчезнуть ее непутевый сын, и я, придав лицу оловянную честность, подробно изложил легенду про оступившуюся лаборантку.

– Какая еще Ирэна? Какой Алан! Пусть только появится, гаденыш, убью! – смягчилась хозяйка.

Перед сном я как бы невзначай заглянул на половину Сундукянов. Карина домывала посуду за всей оравой.

– Ну, как прогулялись? – спросила она с поспешным равнодушием.

– Да уж, сходили за хлебушком…

– А что такое?

– Ирэна Ивановна повредила ногу, и Анзор унес ее в свой шалаш.

– Что еще за Анзор?

– Лесоруб.

– А что же Алан? – отрешенно поинтересовалась притворщица.

– Ему-то что. Он вообще на нее – ноль внимания, кило презрения. Старуха. Трещит как сорока. Это же мать попросила Ихтиандра ее куда-нибудь отвести, чтоб отдохнуть от балаболки… – сымпровизировал я для убедительности.

– Ну мне-то без разницы. – Девушка порозовела от счастья. – Хочешь пенку от варенья?

– Не откажусь.

Она отрезала большой ломоть серого хлеба и густо намазала его розовой кизиловой патокой, получилось настоящее пирожное. Я перебил в рту жуткий вкус перловой бурды и отправился спть с чувством выполненного долга.

…Утром меня разбудил гвалт на половине Сундукянов. Шум за окном стоял такой, словно в курятник попал метеорит. Взяв полотенце, я поспешил вниз. За столом тяжело восседал несчастный Добрюха. На потном свекольном лице страдали мутные глаза. Мужику было так хреново, что даже золотой крест на волосатой груди потускнел. Перед снабженцем лежала невезучая «сонька». Боже, что с ней стало! Второй нижний угол – всмятку, крышка снова отлетела и вдобавок треснула. Сестры Бэрри наперебой успокаивали Агеевича, называя Петенькой. Машико и Нинон стонали от ужаса, не понимая, как такое могло случиться с магнитофоном. Лиска, Карина и Мишаня, одетый в черную рубашку с погончиками, собирали в траве, приносили и раскладывали на клеенке осколки разной величины. Ларик, потупив глаза, отвечал на вопросы так, как я его учил, добавляя кое-что от себя.

– Зачем же ты, балда, на крыльцо поставил? – клокотала казачка. – Отдал бы хозяину в руки!

– Будить не хотел. Темно было. Я поздно пришел.

– Электричество денег стоит, – оправдывалась Машико, поджимая губы.

– Петенька, зачем же вы так сильно дверь распахнули? – упрекнула Инна.

– Не рассчитал, торопился, сами понимаете: два литра вина не шутка.

– Там надо бы ограничитель вбить, – посоветовал Башашкин, – Не в первый раз! Но ты не горюй, Агеич, главное, моторчик работает.

– Да что с ним сделается! – Добрюха надавил пальцем на кнопку, и, к всеобщему удивлению, искалеченная «сонька» снова запела:

Анжела, ты на счастье мне судьбой дана,

Анжела, если ты со мной, солнце светит…

– Ах, Ободзинский! Обожаю! – воскликнула тетя Валя. – Не могу какой голос!

– Вот что значит Япония! – поднял палец дядя Юра. – А корпус в Москве тебе склеят, есть такие умельцы. Надо только теперь все обломки собрать, даже крошечные…

– Ну вот еще, повезу я такую рухлядь в Москву!

Услышав эти слова, Ларик, Лиска и Мишаня переглянулись.

– Можно чуть погромче? – попросила Батурина, млея от любимого исполнителя.

– Запросто, – кивнул снабженец и прибавил звука. – Риммуль, у нас вино осталось?

– Конечно, мы от тебя вчера спрятали!

– Несите!

– Может, передохнешь, Агеич? Удар ведь хватит! – предостерегла Нинон.

Добрюха тяжело улыбнулся, приосанился и ответил стихами:

Нам отсюда загробная жизнь не видна,

Но зато нам дарована радость вина.

Меньше думай, а гурий ласкай неустанно,

Осушая наполненный кубок до дна!

– Это Омар Хайям! – воскликнула Инна.

– Приятно