Дубль два. Книга вторая - Олег Дмитриев

сама еле шевелится. То, что встретили этих посетительниц на улице пьющий, хоть и модно одетый дед и парень с лицом мрачным и злым настолько, что на него, кажется, даже Солнце смотреть избегало, было предсказуемо.

Я шагнул вперёд и обнял Лину за плечи. Заглянул в глаза, в которых стояла всё та же боль. И остро, ярко, как, наверное, никогда в жизни, пожелал забрать себе её тоску, страх и скорбь. Как случилось тогда с Осиной, когда малая толика его печали чуть не вбила меня в землю.

— Я обещаю, Энджи, что сделаю всё, что смогу, чтобы стало полегче, — пальцы стало покалывать, словно я отлежал их. Но вместо крови, что будто иголочками постукивала-пробивала себе путь в онемевшие ткани, в меня и вправду потекла боль Лины. Её глаза раскрылись шире. Слёзы пропадали.

— Ты как это… Так же не бывает, — ахнула она.

— Бывает, внучка, бывает, — протянул Сергий, глядя на меня очень внимательно. — Только очень мало кто умеет. Все людские истории про утешителей и утолителей печалей не на пустом месте выросли. Главное — меру знать. Шабаш, Яр!

Руки мои соскользнули с плеч Энджи, потянув вслед за собой к земле. Дед мгновенно оказался рядом, поддержав.

— Вот об этом я и говорил, когда про меру-то толковал. Всё вам неймётся, молодым, — бубнил он недовольно, но во взгляде сквозила тревога. Настоящая.

— Чего? — спросил у него я, отступая к лавке. Сидя было как-то спокойнее.

— Того! Из тех, кто таким умением владели, в своём уме мало кто оставался. Начинаешь жалеть всех вокруг — и не замечаешь, как у самого сердце истирается в труху. А ещё озлоблялись многие, тоже бывало. Помогаешь, мол, всем подряд — а дерьма в мире меньше не становится. Во всём мера нужна, Аспид. То, что девочке помог — молодец. Больно на неё смотреть было, почернела вся. Но не части́ с этим.

— Спасибо за науку, Хранитель, — кивнул я. Голова тоже вроде бы в весе прибавила, как и ладони.

— Обращайтесь, у меня этого добра — сады! — самодовольно хмыкнул он в ответ.

«Начинаешь жалеть» он сказал? Значит, был одним из тех немногих, кто остался в своём уме. Относительно. Стало быть, можно научиться и этому.

До машины шли с Линой под руку, молча. Дед ушёл с Алиской, которая заметно напрягалась, чтоб не перейти на бег.

— А ты как пережил смерть родных? — тихонько спросила Энджи. А у меня всё не выходило привыкнуть к её новой причёске — совсем другой казалась. Бывает же так.

— Никак, — пожал я плечами. И пояснил, заметив распахнутые голубые глаза, — С простыми земными делами, вроде могил и наследства, разобрался, а вот пережить — не пережил. Меня Хранитель подмосковный из петли, считай, вынул.

Маленькая ладонь с холодными пальчиками погладила мой локоть, сочувствуя и будто стараясь поддержать. Но, как ни странно, боль и вправду притупилась. Наверное, потому, что вместе с тем, что удалось забрать у Лины, Ярь спалила и часть того, своего, что было во мне.

— А потом закрутилась такая канитель — как-то некогда стало себя жалеть. Сестра с Павликом появились — их не в пример жальче было. И вообще — мужик я или где? — я попробовал состроить такое же альфа-самодовольное лицо, какое было у Сергия утром в отеле.

Лина чуть улыбнулась. Видимо, крокодил Данди из меня вышел очень средненький. А потом привстала на носочки и поцеловала меня в губы. Тихонько прошептав: «Спасибо!».

Дорога за Бежецком была так себе. Будь мы на Ниве — пришлось бы худо, пожалуй. Шведский же флагман катил, будто на воздушной подушке, спасая от тряски и качки. Пять часов до финишной точки прошли почти незаметно — Павлик ел на ходу, до ветру никто не просился. На объездной вокруг Череповца в двух местах стояли кордоны гаишников, по две машины, с лениво прогуливавшимися рядом автоматчиками в брониках и шлемах. Но на нас они не обратили никакого внимания. Я удивился было, а когда заметил, как пузатый блюститель собрался прямо на наших глазах оросить обочину, понял — они нас просто не видели.

— Научишь так же глаза отводить? — спросил я у Осины, снова найдя ту точку на сфере, через которую выходил с ним на прямую связь.

— Уже умеешь, ничего сложного, — отозвался Ося тут же. — Только пока на одного-двоих максимум работать будет. Чтобы пузырь больше получился — тренироваться надо дольше.

Видимо, он имел в виду ту сферу-ауру. Да, термины «шар», «коло» и уж тем более «пузырь» проигрывали по торжественности, конечно.

— А как?

— Контуры-края по цвету подгони под округу — и всё, станешь невидимкой. Сперва не шевелясь потренируйся, потом в движении — это сложнее. А ты почему время от времени скорость сбавляешь? Дорога, вроде, позволяет.

Я рассказал про хитрые выдумки государственных радетелей за безопасность дорожного движения, которых в последнее время стало уж совсем много — камеры, что сами делали всю работу: фотографировали машину, фиксировали номер, время, скорость. И практически сами же отправляли «письма счастья» водителю, поздравляя с тем, что стоимость поездки составила столько-то рублей, которые можно оплатить со скидкой по ссылке ниже.

Ося слушал внимательно, изредка вклеивая непечатные комментарии.

— Ополоумели двуногие вконец. А ну как эта железка поломается и начнёт штрафы кому попало выписывать, от балды? Народ же за вилы похватается!

— Это вряд ли. Народ начнёт письма писать гневные, порицать, клеймить и развенчивать, — покачал головой я, пробуя то, чему научило Древо. Неожиданно было видеть, как по одному пропадали пальцы на руле, когда удавалось подобрать нужный цвет ауры-биополя.

— Ещё и измельчали, тьфу, стыдобища! Вместо гуляний, волнений и революций — анонимки строчить, это ж надо? — продолжал сетовать Ося. — А эти приблуды, как ты говоришь? Камеры? Они же хрупкие, наверное? Сшиб палкой — и катайся себе сколь хошь?

— Они в коробках железных. И вешают их в городах так, чтоб на одну две другие смотрели: пока идёшь вторую сшибать — за тобой уже наряд выехал.

— Мне кажется, Перикл что-то другое планировал, когда демократию свою выдумывал, — неожиданные ремарки Древа продолжали выбивать почву из-под ног.

— Ну вот так теперь, — я даже руками развёл, удивив Линку. Она не слышала наш с Осиной разговор, поэтому с её стороны я тоже выглядел, пожалуй,