Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения - Елена Щапова-де Карли

Сашка достал истерзанную тетрадку.

Разговор шел о Москве и его друзьях, детях высокопоставленных родителей. Здесь был даже внук Сталина, который умер от овер дозы[42]. Потом рассказывалось о «даунах» — монголоидных людях с огромными головами и фантастическим миром, как от грибов паети. Сашка восхищался ими страниц на десять…

— …Ну вот, а дальше еще нужно писать. Я хочу это опубликовать, но, конечно, не под своим именем, а то в Москву никогда не пустят. Что ты думаешь?

— Я думаю, что твоих «даунов» можно есть. Это будет новый наркотик. А настоящие джанки[43], конечно, будут пускать по вене.

— Нет, ну ты серьезно скажи, тебе понравилось?

— Да вообще-то ничего, нужно, конечно, еще поработать. — Сашка остался доволен собой:

— Да, Ленок, вот так-то садится человек и пишет роман века. А ты — стихи. Замуж тебе нужно выйти за миллионера и не морочить себе голову. Работать — это не для тебя. В Москве всю жизнь жила в роскоши, ездила на белом мерседесе и в огромных шляпах являлась в Дом кино. А теперь что? Ну, пускают тебя в студию Фифти Фор…

— Между прочим, даже с тобой и с твоей обглоданной командой, — ехидно заметила я. — Саш, я тебе давно хотела сказать, если ты не будешь стирать свои носки, то я выгоню тебя на улицу.

— Я стираю.

— Тогда мойся.

— Ты же знаешь, что я каждый день принимаю душ.

— Но от тебя воняет.

— Перестань меня травить! Ты меня травишь каждый день, ты — жуткий человек. Узурпаторша, которая разрушает не только себя, но и других. Вся твоя жизнь состоит в том, чтобы строить и создавать годами, а потом все взять и разрушить в один день. Друзей у тебя нет, кроме меня. Ты никого не любишь и живешь идеалами девятнадцатого века. Ты старомодна, как моя мама.

— Все русские живут идеалами девятнадцатого века, потому что нас кормили только классической литературой. Между прочим, какого черта ты рассказываешь советским таксистам, которые стоят около Плаза-отель, что это твоя квартира на Сентрал Парк Саус?

— Но я же в ней живу.

— Живу — я, а ты в ней — гостишь, и я мечтаю, когда ты, наконец, уберешься вон. Ты ни разу не вымыл за собой ни одного стакана, не подмел ковер и не вычистил туалет. Я не твоя мамочка и не домработница…

— Лена, пошла ты на хуй!

Становится весело, но я понимаю, что через минуту мы с Сашкой подеремся. Я в него запущу подушкой и при этом сделаю самую злую рожу и ненавидящий взгляд. Он тоже ударит меня подушкой, но разозлится и обидится на самом деле.

Подраться нам мешает звонок в дверь. Как в пьесе, входят Дориан и Майкл. Майкл — семнадцатилетний счастливчик, выигравший по лотерейному билету миллион. Во всяком случае, так все говорят. Но деньги до его совершеннолетия находятся под контролем родителей и банка, а ему что-то выдается каждый месяц. Майкл хочет быть драгдилером или, как здесь говорят, пушером[44]. Но ему мешают друзья: мы все — нюхаем, курим и, конечно, ничего не платим.

Дориан всегда как на пружинах. Откуда он берет свою энергию? Наверное, оттуда же, откуда и Пат.

Они полуложатся на ковер и огромные голубые подушки на полу. К этому времени моя квартира уже выглядит довольно сносно. В гостиной во всю стену — балетный станок (единственное, что осталось от Кэрол). Моя спальня затянута в лиловый шелк. Старинная кровать под белым легким балдахином. В квартире полно дорогих книг по искусству, которые большей частью ворует для меня мой друг, другой Сашка, работающий сейчас кассиром в книжном магазине на Пятой авеню. У меня висят работы Леонор Финн. Холодильник пуст и кое-где покрыт плесенью: дома я никогда не ем, но, когда мне лень выходить на улицу, то я заказываю по телефону. Американский сервис работает двадцать четыре часа в сутки.

— Ленок, поставь музыку, — говорит Сашка.

Я ставлю пластинку Вивальди. Наступает тишина. Мальчишки переглядываются.

— Поставь David Bowie! Ты совершенно сошла с ума! — орет Сашка.

— Мне надоел твой David Bowie, послушайте хотя бы раз прекрасную музыку.

— Она права, — говорит Майкл и достает белый пакетик.

Я ставлю David Bowie…

— Что будем делать? — спрашивает Дориан. — Сегодня парти в «Инфинити», может, пойдем?

Все глаза устремляются на меня.

— О.К., пойдем, мне нужен час, чтобы принять ванну и собраться.

Из ванной я слышу, как тут же грохнула не известная мне рок-группа. Каким-то дарлингам[45] приказывали явиться в «Инфинити». Я слышу смех и дориановское «Джизус Крайст». С моим уходом обстановка явно приняла свободный характер.

Через час я была готова, и, взглянув на меня, Дориан сказал:

— Джизус Крайст, Лена!

Вивальди и моя сварливость простились мне за мой внешний вид.

«Инфинити» — это огромный длинный сарай в Даунтауне. Как и во все модные места туда пускают не всех. Преобладать должны фешен пипл[46], тем более, когда специальное парти. Тогда мальчики и девочки из Бруклина могут стоять часами, и их туда не пустят. Перед нашей группой дверь всегда распахивалась.

В «Инфинити» царило обычное веселье. По стенам висели неоновые фаллосы и жопы. Кто-то, как говорит Сашка, «исполнялся» на полу, но это скорее была хорошая имитация акта, чем сам акт. Фотографы вовсю щелкали своими камерами со вспышками. От некоторых «лошадей» уже воняло потом. Все были выряжены кто во что горазд, но дешево. Появился человек, весь в черном. Он вел за собой совершенно голую девицу с не очень хорошей попкой. Это было неплохо, но игра не была выдержана до конца: уж тогда он должен был вести ее на ошейнике и на цепи. Впрочем, я не театральный критик, а такой же ряженый, и если у них не хватило вкуса, то меня это совершенно не касается.

Марихуану можно было и не курить, такой стоял дым. Ребята обещали познакомить меня с Харвардом. Кто такой Харвард, я не знала, да и не хотела знать, но меня упорно тащили. Мы в который раз стали протанцовываться через толпу.

Наконец, очутились у маленькой двери, в которую моя команда вошла очень почтительно. Харвардом оказался невысокий еврей, хозяин дискотеки. Он насыпал нам хорошую горку кокаина, и на этом знакомство закончилось.

— Ленок, — пристал Сашка, — тут девочка одна есть, я умираю, она модель. Если ты пойдешь в туалет, она пойдет за тобой. Я видел, как она на тебя