Россия и Запад: война миров - Орехов Дмитрий

в этом фильме хан-изувер, восставший против Англии, стал союзником русского царя и перенёс свою ставку под Севастополь! Ай да сценарист, ай да сукин сын! Думаю, впрочем, что ему тут даже голову ломать не пришлось. Индийский хан — диктатор? Диктатор. Русский царь лучше? Конечно, не лучше. Вот пусть и будут союзниками. Умри, Денис, а лучше не напишешь.

Создателей картины не смутило то, что в Крыму не было никаких индийских ханов; не смутило то, что восточные народы, отметившиеся в массовых убийствах, если и участвовали в войне, то на стороне англичан; не смутило даже то, что восстание сипаев в Индии было тремя годами позже (!) севастопольской кампании. Майор Викерс мог отправиться сражаться под Севастополь разве что на машине времени. Но всё это с точки зрения авторов фильма не имело значения, ведь они хотели передать «суть» столкновения варваров с цивилизацией. Отсюда и кульминация: майор Викерс ведёт английскую лёгкую квалерию на цитадель индийского правителя под Балаклавой, красиво скачет на лошади под русской шрапнелью, обращает в бегство множество солдат и казаков, убивает подлеца Сурат-хана и погибает. Такие дела.

Этот «исторический фильм» вызвал волну общественного возмущения, и Конгресс США провёл специальное заседание. Нет-нет, возмущение не было связано с заменой исторической правды на «полную чушь», как вы подумали, — Конгресс возмутило то, что на съёмках фильма погибло много лошадей. Что же касается зрителей, то по обе стороны Атлантики они рыдали от умиления к английским храбрецам и от ненависти к жестоким, злобным и агрессивным варварам — индийцам и русским, осмелившимся так подло противостоять англосаксам в Индии и в Крыму.

Подобные примеры можно и дальше множить, но трудно не задаться вопросом — почему англосаксы позволяют себе так беспардонно лгать, почему они создают всю эту культуру (антикультуру) лжи? Ответ, по-видимому, заключается в том, что идея высшей справедливости им не слишком близка. Для англосаксов правильно и хорошо то, что выгодно. Следовательно, им не важно, каким было событие и было ли оно вообще, важна лишь информация о нём.

Для нас характерен другой подход. Русский человек боится погрешить против других народов, против истины, против Бога. Он любит говорить: «Не важно, насколько справедливо поступают другие страны, я хочу, чтобы моя страна поступала справедливо». Англосакс говорит иначе: «Это моя страна, права она или нет».

Именно этой формулой убеждал себя Теннисон, рассказывая о «бегущих казаках» под Балаклавой. Именно этой формулой убеждал себя Киплинг, описывая восстание сипаев. Именно этой формулой убеждали себя английские и американские режиссёры, снимая свои «исторические фильмы» об индейцах, индийцах, русских, африканцах, арабах, корейцах, вьетнамцах. «Это моя страна, и плевать, что там было на самом деле, — говорили они. — Я должен её прославить, и я её прославлю, даже если придётся вывернуть эту чёртову историю наизнанку!»

Безусловно, за этим подходом скрывается особенный англосаксонский патриотизм, имеющий некоторое сходство с любовью к родной стране. И всё-таки это не любовь. Последняя предполагает служение идеалу; здесь же речь идёт о самоуслаждении. Отключая критерий высшей справедливости, изъявляя готовность прославлять своё лишь потому, что оно своё, англосакс самоуслаждается. Да, он может говорить при этом, что лжёт исключительно из любви к родине, но правильно сказал Честертон: «Любовью это можно назвать лишь в том смысле, в каком мы говорим о ребёнке, что он любит варенье».

Метафора английского классика на редкость удачна. В своём постоянном стремлении получать все виды земного варенья англосакс, действительно, напоминает ребёнка — глупого, капризного и истеричного. И да, разумеется, если ребёнок кричит и сучит ножками, на первых порах он привлекает внимание, однако потом утомлённые взрослые начинают зевать и отворачиваться. Нечто подобное происходит на наших глазах. Выкрутив до предела ручки громкоговорителей своей информационной машины, англосаксы убедили самих себя, что это именно они до сих пор брали верх во всех мировых конфликтах. Правда, они не заметили другой процесс: в последние сто лет они стремительно теряли уважение мирового большинства. Сейчас страны того же глобального Юга поглядывают на них с недоумением и плохо скрываемой брезгливостью. И если даже в ближайшие годы той же Великобритании удастся довести число знающих правду о Второй мировой до одного процента, отношение в мире к «победителям-англосаксам» вряд ли изменится[11].

Запад как тоталитарная секта

Вот смотришь какое-нибудь интервью, которое даёт министр иностранных дел Лавров или президент Путин иностранным СМИ, и всё время одно и то же. Представитель западных СМИ задаёт вопрос, вопрос издевательский и заведомо провокационный. В ответ идёт спокойное изложение нашей позиции, с перечислением каких-то общеизвестных фактов, с объяснением, которое должно быть понятно и школьнику, с отсылкой даже не к нашим, а к западным ценностям. Но посмотрим на того, кто задал вопрос. И что же? Он не слушает! На его лице презрение, глаза — стеклянные, он иронично кивает, и все его силы, по-видимому, направлены только на то, чтобы каждым мускулом лица показывать миру: он не усомнился, не прогнулся, не дал «диктатору» или его присным «запутать» себя. Этот подход, при котором сама возможность диалога заведомо табуирована, наводит на размышления. Ведь такие стеклянные глаза, демонстративное поведение и ритуальные жесты встречаются в тоталитарных сектах.

Всё это, собственно, уже было предсказано Маркузе и другими философами франкфуртской школы. Ещё в шестидесятые годы они заявляли, что западное общество вырождается в монолитную тоталитарную систему, в механизм, где отдельному человеку отведена роль винтика или шестерёнки. И аналогия с сектой здесь очень уместна: сектанты — это люди-винтики, жёстко отрегулированные, неспособные к самостоятельным действиям.

О чём-то подобном сейчас говорит Ноам Хомский, который уже давно называет США «тоталитарной страной», в которой системно осуществляется «производство согласия». Хомский считает, что огромная часть населения США «исповедует альтернативную реальность, лишённую фактологических основ», причём держится за неё «с религиозным упорством». По его словам, «доступ к информации в США ограничен», в «обществе насаждается господствующая риторика», причём «несогласных сразу превращают в изгоев». Хомский прямо говорит о том, что США стали «главной террористической силой» на планете, хотя всё ещё «поют оды великолепию своей демократической системы».

Метод «производства согласия» имеет в Америке свою историю. В годы Первой мировой в США была осуществлена масштабная операция по перепрошивке сознания населения с показательным избиением несогласных. Когда во всех странах мира, включая Советскую Россию, ещё требовали «лояльности действий», в Америке уже начали добиваться «лояльности мыслей». Не довольствуясь традиционными методами государственного принуждения, там начали создавать универсальные механизмы контроля над массами, построенные на методах манипуляции.

Именно эти кампании по массовой обработке сознания американцев