Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

имеет меры – безмерность Бога, Его дела, Его даров: «Не мерою даёт Бог Духа» (Ин 3, 34); с другой – неотменяемая безусловность меры, возложенная на самого человека: «Какою мерою мерите, такою отмерено будет и вам» (Мф 7,2; Лк 6, 38Ь)

Отныне зависимость человека, его настоящего и будущего от принятых им критериев и масштабов становится его судьбой. Согласие быть «мерой вещей» означает теперь не риторическую относительность, но решение, ответственность, свободу. Разрывы между относительным и безусловным, между намерением и действительностью, существующим и должным превращаются в одну из главных тем самосознания, индивидуальной и социокультурной идентичности.

Все издревле известные инструменты познания и самопознания обретают новые значения. Прежде всего это относится к слову «образ». По сей день оно соединяет нас с фундаментальными принципами всей нашей культуры, с сетями социальных и политических взаимосвязей. Вспомним круг обиходных слов и словосочетаний, отсылающих нас к образу: образец, образование, образ мыслей, образ мира, воображение, изображение. Или – слова, заменяющие образ: икона, вид, облик, имидж, форма, тип, характер…

Всё это – критерии, меры вещей.

Однако кроме инструментальных функций, кроме обиходных значений повседневности те же слова вводят нас в особую область, где слово «образ» неразлучно с прилагательным «художественный». Речь идет об искусстве. Здесь образ обладает собственной, самоценной – эстетической – значимостью: он «цель в самом себе», говоря словами Канта, и потому выступает мерой самого себя. Но тем самым он же служит и принципом бесконечных различений. Прежде всего, образ отсылает к историчности человека, к его межличностным отношениям, к его социальности, к его внутреннему миру, к его психологии, к его вере и надежде, к его самосознанию, к его представлениям о достоинстве и свободе. И тем самым – к историчности своих содержаний.

2. К герменевтике образа

Прямое значение слова «образ» – вид, облик, внешность, фигура, очертание; живое, наглядное представление о ком или о чем-либо, подобие предмета, его изображение. В визуальных искусствах, независимо от технологий, любое изображение.

В традиционных теориях искусства, в истории эстетики – «образ», это обобщенное художественное отражение действительности, облечённое в форму конкретного, индивидуального явления; либо – в расширительной, близкой нашему времени формулировке: то, что зафиксировано в той или иной форме как результат отражения, преломления каких-нибудь явлений в творческом сознании. В искусстве – созданный художником характер, тип; икона.

Другие значения слова «образ» демонстрируют динамические измерения исходных: «образ жизни», «образ мыслей», «образ действий», то есть порядок, род, вид, дух, направление; способ, средство, устройство, отсылающие к сопутствующим фактам, обстоятельствам (например: «дело происходило таким образом»).

И статические, и динамические значения указывают на специфическую наглядность образа. Притом наглядность не обязательно тождественную именно визуальным средствам и техникам. Нет, речь идет об особых фиксированных состояниях, которые могут быть представлены не только посредством картины, чертежа, графика либо анимации, но также словом, делом, поступком, активностью памяти или воображения, манерой чтения, музыкой, особенностями её исполнения, сохраненными звукозаписью ит.д.

Отсюда – производные от образа: образец (образчик), образцовый, образование: то есть всё то, что служит мерой, критерием, масштабом, источником для всего прочего. Сюда же входят характеристики качества, оценки, ценности; здесь же – характеристики модели и моделирования, предполагающие подражание, подобие, отклонение.

Всё это означает: вопреки расхожему мнению, образ не сводится только к изображению чего-либо или кого-либо. Изображение – лишь один из модусов образа. Образ есть способ представленности, притом не только чего-либо, но и самого себя.

Для визуальных искусств вопрос о способах представленности – тема ключевая. И ключевая не только для художника, но – в не меньшей, быть может, даже в большей степени! – для зрителя.

И здесь лучшим помощником остаются подсказки языка.

Напомню: старославянское слово «образъ», к которому восходит его нынешний наследник, использовалось древнерусскими книжниками для перевода почти десятка самых разных – разнокоренных – слов греческого языка: σχημα, τυποζ, μορφη, ειδος, ομοιωσις, χαρακτηρ, τροπος…То есть здесь, в одном слове собрано то, что в нашем языке представлено множеством обособившихся лексических единиц: схема и схима, вид, образ, образец, изображение, икона, характер, морф и морфема, эйдос, прообраз, тип, фигура… И это при том, что каждое греческое слово само по себе являлось многозначным: скажем, заимствованное из ремесленного обихода слово «характер» (характер), означавшее черту, знак, примету, клеймо, штамп, отпечаток, чекан, оттиск, указывало на типовую, а не личную особенность индивида или его душевные качества, и представляло скорее этику (как у Феофраста), нежели психологию.

В чем смысл подобных подсказок языка? Конечно, не в возвращении к архаическому синкретизму, собиравшему в одном слове множество значений, даже не в «коннотативном фоне». Образ как заданная культурой конфигурация наследия, образ как носитель коллективного опыта, соотнесенного с многообразием индивидуальной его оформленности, решительно противится любым попыткам упрощающих толкований. Образ настаивает на своей многозначности. Только многозначность его – не в статике, но в динамике: в перекрещивании, хиазме данного и заданного, ответа и вопрошания. А здесь, в умножающем себя диалогическом обмене, которым и живет мир образов, по определению, не может быть завершенности: дело образа – рождать образы.

Так и в отношении режима визуальности. Самозаконность визуального относительна. Зрение и видение отсылают к слову, слово – к языку и дискурсу как условиям видимости. Конституируя зрение, визуальный образ соотнесен с глубинной потребностью соединять многообразие форм и способов представленности с многомерным пространством самопонимания и самоопределения человека.

Поэтому, чтобы воспринять, пережить, осмыслить мир образов, чтобы стать их мерой, человеку недостаточно ни готовых теорий, ни готовых образцов. Всякий образ остается вызовом. У него все права и основания быть мерой нас самих. И здесь любое истолкование образа становится нашим (само) истолкованием.

3. Множественность перспектив

У Пауля Тиллиха, одного из великих теологов и философов культуры XX века, есть замечательная характеристика взаимодополняющих форм деятельности человеческого разума: «Разум философа овладевает разумом в природе. Разум законодателя формирует общество в соответствии со структурами социального равновесия. Разум общественных лидеров формирует общественную жизнь в соответствии со структурой органической взаимозависимости. Разум художника овладевает смыслом вещей».

О каких смыслах рассказывает выставка «Мера вещей»?

Ответ вряд ли может быть однозначным: выставка не задумывалась как иллюстрация к набору отвлеченных идей, готовых тезисов и программ. Ее назначение – стать поводом для размышлений, дискуссий, для пересмотра «готовых точек зрения» и расхожих стереотипов. Поэтому и образ человека соотнесен здесь с известным тезисом Эриха Фромма: «вопросы, а не ответы являются сущностью человека».

Всякая выставка из музейного собрания по природе своей есть представление изображений или образ образов. Собственные значения и смыслы отдельных произведений здесь бесконечно умножаются соседними, последующими, конечной целостностью их совокупного многоголосия.

Преимущество выставки тематической – возможность обнаружить и прояснить некоторые