Паутина натягивается - Валерия Веденеева

Я отметил про себя разницу между тем, как легко и без паузы он назвал свое имя и с какой задержкой — фамилию. И что он хотел сказать до того, как опомнился? «У меня нет фамилии»?

Парень был незаконнорожденным? Принятым в семью недавно? Или же фамилия была вовсе выдуманной?

— Мне не известен клан под названием Эрлинг, — подчеркнуто вежливым, но при этом очень холодным тоном сказал Кастиан.

— Это не… не клан.

— О, — тем же холодным вежливым голосом продолжил Кастиан. — Неужели какой-то семье бездарных простолюдинов посчастливилось родить магически одаренного ребенка? — интонация подразумевала, что сам он это событие счастливым не считал.

Подросток кивнул, хотя это больше напоминало непроизвольное дерганное движение головой, чем нормальный кивок, и я заметил, что он так крепко вцепился в ложку, что пальцы побелели.

— Достаточно разговоров, — вмешался я прежде, чем Кастиан успел сказать что-то еще. Понятно, что зол он был на меня, а вымещал эту злость на мальчишке. — В столовой положено есть. Приятного аппетита, Бинжи.

* * *

— Пытаешься доказать, что действительно являешься посланником богини? — спросил Кастиан, когда мы вернулись в свою комнату в дормиториях.

— Что? — я посмотрел на него с недоумением.

— То ты спасаешь души древних еретиков, то восстанавливаешь справедливость, заставляя всех мириться с присутствием немытого дикого деревенщины, — губы Кастиана неприязненно скривились.

Я вздохнул. Наблюдая за манерами Бинжи вблизи — вернее, за отсутствием каких-либо манер, — я мог в некоторой степени понять эту неприязнь.

В плюс мальчишке можно было зачесть то, что он знал, как пользоваться ложкой. Собственно, единственным плюсом это и осталось. Ел он так быстро, будто боялся, что еду вот-вот отберут. Об этом же страхе говорило и то, как подозрительно при этом он косился на всех окружающих, и как закрывал свою тарелку свободной рукой. И как забывал — а может, и не знал вовсе, — что жевать положено тихо и с закрытым ртом, а губы промакивать салфеткой…

Насчет немытого тоже было верно. Именно что грязным подросток не выглядел, то есть лицо он умывал, но ванну в последний раз принимал хорошо если в этом месяце. К запахам немытых тел я относился спокойно — во время походов, даже недолгих, мало кто способен благоухать розами, — но Кастиан и другие студенты такой терпимостью явно не отличались.

— Значит, ты признаешь, что заставлять человека голодать лишь потому, что он не научен манерам, — это несправедливо? — спросил я вместо того.

Кастиан скривился, но я заметил появившееся на его лице виноватое выражение. Впрочем, это выражение тут же исчезло.

— Он простолюдин. Таким как он в Академии вообще не место!

Ага, вот она, настоящая причина почему Кастиан и другие студенты так относились к Бинжи. Будь он клановцем, они бы закрыли глаза на его дурные манеры. Но в простолюдине каждый недостаток казался им непростительным.

— Постарайся посмотреть на ситуацию практично, — сказал я после паузы, решив, что бесполезно пытаться опровергать предрассудок, который Кастиану внушали, наверное, с рождения. — Во-первых, в той ситуации, в которой сейчас оказалась империя, нужны все маги, и уже неважно какого они происхождения.

Кастиан нахмурился, но спорить с этим не стал.

— А во-вторых, — продолжил я, — не имеет значения, каким образом ребенок простых людей прошел инициацию, но это случилось. Подумай лучше о том, что произойдет, если обида на несправедливое обхождение и выросшая из этого злость перевесят в нем осторожность и страх. Результат может быть каким угодно — от ударов магией, возможно фатальных, для его главных мучителей, и до предательства человечества.

Чем дальше я говорил, тем более растерянным Кастиан выглядел.

— Но он… он всего лишь простолюдин.

— Полагаешь, его эмоции чем-то отличаются от твоих или моих?

— Ты… поэтому решил вмешаться? — голос Кастиана прозвучал неуверенно.

И проще всего было бы согласиться, но врать не хотелось.

— Нет, — сказал я честно. — Я вмешался, потому что сделать так показалось мне правильным. И потому что я мог что-то изменить в его ситуации.

Пресветлая Хейма молчала и никак не объясняла, что ей требовалось от своего посланника. И я был этому рад. Очень рад, потому что больше всего я не хотел становиться марионеткой в чужих руках, пусть даже эти руки были божественными. Но мне и не нужны были ее приказы — разве я сам не видел, что происходило вокруг? Не видел, как все катилось в пропасть, а люди продолжали играть в свои мелочные злые игры? Мне не нужны были ничьи указания, чтобы «возвращать миру правильность» — один шаг за другим.

В конце концов, я помнил главное: «Высшая цель — выживание человечества»; «Высшее благо — процветание человечество». А детали я мог проработать и сам.

Глава 14

На следующий день пришло письмо от Аманы. Пришло обычной почтой, поскольку внутри него не было ничего, что следовало бы скрывать от имперских сыскарей, и потому что, как объяснила Изольда, для усыпления бдительности этих самых сыскарей часть писем следовало отправлять стандартным способом.

Я перечитал его дважды, потом сложил и прижал к лицу, вдыхая слабый аромат духов Аманы, еще сохранившийся на бумаге. Что бы там ни утверждала магия ее рода, но я ее любил. Может быть, искра тогда не зажглась из-за моего слишком высокого уровня силы? Или из-за того, что я являлся посланником Пресветлой Хеймы?

Подавив вздох, я отложил письмо в сторону как раз в тот момент, когда в комнату вошел Кастиан, вытирая полотенцем еще мокрые волосы.

— Что пишут? — спросил он, едва его взгляд упал на отлично знакомую нам обоим клановую печать на свитке.

— Амана обещает, как только закончит с нынешними делами, приехать лично, — отозвался я. О каких именно делах шла речь, Амана в письме не уточняла и в целом говорила обо всем очень обтекаемо — сообщать важные детали имперским шпионам она не хотела.

— Лично? — Кастиан посмотрел на меня удивленно. — Зачем? Только чтобы услышать твою историю?

— У клана в столице есть и другие дела.

У меня мелькнула мысль позволить Кастиану прочитать письмо, но в последнее мгновение я решил этого не делать. Хотя ничего такого в тексте не было, начинался он словами «Моему самому дорогому кузену», и я не хотел объяснять, почему так.

В столовой во время завтрака я