Книги украшают жизнь. Как писать и читать о науке - Ричард Докинз

АХ-Д: Уильям Пейли говорил: если я прогуливаюсь и нахожу камень, это неудивительно, но если я нахожу часы, я не могу поверить, что их не создал часовщик. Что не так с его аргументом от создателя?

РД: Я спародировал его как Аргумент От Личного Недоверия. Но достаточно немножко поразмыслить, и вы сообразите, что тут бесконечная регрессия. Сказать, что у часов был создатель, – на самом деле никакое не объяснение, потому что в объяснении нуждается сам создатель.

Ведь в чем элегантность и красота дарвиновского объяснения живых часов – глаза, локтевого сустава, сердца? Мы стартуем с очень простого начала – простые вещи по определению легче понять, чем сложные, – и продвигаемся медленно, постепенно, в течение многих поколений, и на каждом этапе пути все понятно и объяснение действительно работает. В итоге мы получаем полное и удовлетворительное объяснение, откуда взялась сложность, откуда взялись живые часы. Под живыми часами я разумею глаз, сердце, ухо и прочее.

Мы понимаем, откуда они взялись, и нам не требуется постулировать ничего мистического или таинственного. Проблема с объяснением Пейли, с создателем, именно в том, что она ничего не объясняет, ведь сам создатель, надо полагать, еще сложнее, чем часы, еще сложнее, чем сердце или глаз. Так что это не объяснение.

АХ-Д: У многих великих мыслителей есть какое-то достижение в жизни, которым они гордятся. Джеймс Уатт, изобретатель множества паровых машин, больше всего гордился механизмом параллельного движения – прекрасным образцом прикладной математики. А чем вы больше всего гордитесь из своих находок, открытий, изобретений?

РД: Думаю, на данный момент книга, которой я больше всего горжусь – как книгой для широкой публики, – это “Восхождение на гору Невероятности”. Но если говорить о вкладе в знание, больше всего я горжусь “Расширенным фенотипом”. Это моя вторая книга, и, как можно догадаться по ее заглавию, она была адресована в первую очередь не широкой публике, хотя широкая публика ее прочитала. Она адресована моим коллегам по профессии, и я больше всего горжусь ею, потому что ее идея выходит за рамки того, что уже сделали другие. Фенотип есть манифестация генотипа. Гены – это ДНК, фенотип – это, например, голубые глаза или рыжие волосы, или даже можно представить его как всего человека. Это то, что манифестируется. Говоря о конкретном гене, мы говорим о фенотипической экспрессии этого гена. Мы говорим, что данный конкретный ген на хромосоме дает большой нос – фенотип. Итак, мои гены дают мой фенотип, а ваши гены дают ваш фенотип…

АХ-Д: …который заканчивается на моих кончиках пальцев.

РД: Да, это верно применительно к фенотипу в традиционном понимании. Но в “Расширенном фенотипе” говорится, что гены могут оказывать фенотипический эффект за пределами организма, в котором они находятся. Я излагаю эту аргументацию постепенно, начиная с артефактов животных, – с предметов, которые изготавливают животные, например, птичьих гнезд или домиков личинок ручейников. Личинки ручейников – это маленькие насекомые, которые живут в ручьях и строят себе домики из камешков, палочек, ракушек или листьев, в зависимости от вида. Внешний панцирь этого насекомого – не часть его тела; животное его сооружает. Каменные самые красивые, они взаправду скрепляют камешки цементом, который вырабатывают. Можно наблюдать, как насекомое строит; скрепляет кирпичики в каменную стенку с большим искусством.

Это входит в расширенный фенотип генов личинки ручейника, и объяснение этому дарвиновское. Это явная дарвиновская адаптация. Это удачная разработка в том же смысле, в котором удачной разработкой является раковина улитки или клюв попугая. Это продукт естественного отбора.

Естественный отбор работает только через избирательное выживание генов, а значит, у личинок ручейников должны существовать гены домиков различной формы. Должны существовать удачные и неудачные домики, и естественный отбор будет благоприятствовать удачным. Именно гены определяют усовершенствования домиков – можно сказать, усовершенствования строительного поведения, – но мы привыкли к идее, что когда речь идет о гене чего-то, какого-то фенотипического эффекта, он находится уже в конце длинной цепочки причинно-следственных связей. Единственное, что на самом деле дает ген, – это белок. Этот белок затем комплексно взаимодействует с другими белками, обусловленными другими генами, и осуществляет сложную последовательность эмбриологических событий, которая порождает строительное поведение, – как рецепт, когда вы что-то готовите.

Так вот, если можно сказать, что гены – это гены строительного поведения, можно также пойти дальше и сказать, что это гены домика, который строится. Таким образом, домик – это расширенный фенотип. Если вы с этим согласны, то вы можете спросить, а как насчет птичьего гнезда – или даже взять пример получше: постройку шалашника. Шалашник – это птица, обитающая в Австралии или Новой Гвинее; самец привлекает самку не роскошным хвостом, как у павлинов, а тем, что сооружает нечто вроде внешнего хвоста: шалаш из травы, украшенный яркими ягодами, цветами или пивными банками. Именно шалаш привлекает самку. Это не гнездо, в нем не живут, это внешний хвост для привлечения самок. Это расширенный фенотип. Его в этом случае явно формирует половой отбор, и формирование должно осуществляться через отбор генов. Это значит, что должны существовать гены изменений формы шалаша – опять же расширенного фенотипа.

Теперь представим себе паразита, скажем, крошечного червячка, живущего внутри хозяина, скажем, муравья. Червячок манипулирует поведением муравья в свою пользу. Как многим паразитам, червячку нужно выбраться из хозяина, муравья, чтобы попасть в следующего хозяина своего жизненного цикла – овцу. А чтобы это удалось, овца должна случайно съесть муравья.

Червячок повышает вероятность, что муравей будет съеден, меняя его поведение. Он заставляет муравья взобраться на верхушку травинки, тогда как в норме муравьи обычно сползают по травинке вниз. Муравьем манипулируют, как куклой, как неуклюжим роботом. Червячок сидит в мозгу муравья и вызывает изъязвление или еще как-то меняет мозг муравья, и в итоге муравей больше не спускается вниз по травинке. И червячка поедают вместе с неуклюжим роботом – муравьем.

Это тоже дарвиновская адаптация. Я вправе утверждать это, потому что в рамках нормальной дарвиновской логики мы всегда говорим, что дарвиновский отбор благоприятствует некоему фенотипу и что вследствие этого выживают гены, отвечающие за данный фенотип. В обсуждаемом случае непосредственный фенотип – это фенотип червя, но фенотип, который действительно имеет значение, – это перемена в поведении муравья.

И вот я вас подготовил. Начав с ручейника, у которого расширенный фенотип – неживой домик из камней, мы перешли к “домику” из живого муравья, но логика та же самая. Так что теперь расширенным фенотипом может быть и живое существо, но не то живое существо, клетки которого содержат данные гены, это другое живое существо.