Книги украшают жизнь. Как писать и читать о науке - Ричард Докинз

Ученых порой подозревают в заносчивости. В противовес этому Саган хвалит смирение римской католической церкви, которая еще в 1992 году была готова реабилитировать Галилея и публично признать, что Земля вращается вокруг Солнца. Надо надеяться, это открытое великодушие не уязвит чувства “высшего религиозного авторитета Саудовской Аравии, шейха Абдель-Азиза ибн Бааза”, который в 1993 году “издал указ (фетву), которым провозгласил плоскую Землю религиозной истиной. Всякий, кто считает ее шаром, не верит в Бога и подлежит наказанию”. Заносчивость? Где уж тут ученым потягаться в заносчивости! А ведь для заносчивости у них есть повод… совсем малюсенький. Наука способна предсказать солнечное затмение с точностью до минуты и на тысячу лет вперед. Если вы страдаете от анемии, можете сбегать к знахарю, но лучше попринимать витамин B12. И вашего ребенка от полиомиелита убережет не молитва, а прививка. Интересует пол еще нерожденного младенца? Качайте свинцовый грузик на веревочке… с вероятностью 50 % угадаете. По-настоящему точно (на 99 %) пол ребенка предскажет ультразвук. Так воспользуйтесь же научным методом!

Жаль, что это не я написал “Мир, полный демонов”. И так как это сделал не я, самое меньшее, что я могу сделать – это навязать ее своим друзьям. Пожалуйста, прочтите эту книгу.

Сохраняя сообщества

В век вымираний неподвижные фотоснимки, наряду с фильмами наподобие документалистики Дэвида Аттенборо, могут оказаться бесценным архивом того, что мы утратили. Один из наших великих фотографов – Арт Вольф. Слишком роскошная, чтобы называться coffee-table book[70], книга “Живая природа” (The Living Wild) представляет собой собрание его фотографий дикой природы, опубликованное в 2000 году[71]. Издатели пригласили пятерых ученых, включая приматологов Джорджа Шаллера и Джейн Гудолл, написать к великолепным фотографиям Арта Вольфа очерки, восхваляющие красоту живого мира словесно. Я был одним из этих пятерых, и вот мой вклад.

Третья планета уникальна. На ней есть слой, пышно расцветший на ее поверхности, рассеивающийся в воздухе и вгрызающийся в скальные породы, – слой, в котором к физике, уныло господствующей в остальной Солнечной системе, добавляется нечто новое и интересное. Этот особый слой – конечно, жизнь. Не то чтобы законы физики нарушались в пределах этой планеты: отбросьте эту мысль. Но живая материя использует физику необычными способами. Настолько необычными – “эмерджентными”, – что заблуждение, будто при этом нарушаются законы физики, простительно. Что и к лучшему, ведь в соблазн этой ошибки впадают все, на протяжении истории ей поддавалось большинство людей, а многие поддаются и до сих пор.

Дарвин, возможно, был не первым, кто воспротивился этому искушению, но последовательность, с которой он его отверг, делает ему наивысшую честь. Вопреки своему заглавию, его великая книга – не столько о происхождении видов, сколько о происхождении адаптаций. То есть она посвящена происхождению иллюзии дизайна, этого мощного симулякра, заставлявшего людей подозревать – ошибочно, – что материальных причин для объяснения биологии недостаточно.

Иллюзия дизайна сильнее всего проявляется, когда речь идет о тканях и органах, клетках и молекулах отдельных особей. Отдельные представители каждого вида, без исключения, эффектно демонстрируют ее, и она заметна на каждой фотографии в этой книге. Но есть и другая иллюзия дизайна, которую мы замечаем на более высоком уровне, тоже великолепно отраженная на книжных страницах: уровень видового разнообразия. Дизайн как будто проявляется в распределении самих видов, в том, как они вписаны в сообщества и экосистемы, в том, как один вид прилажен к другому в общей для обоих среде. В сложной мозаике, например, джунглей или кораллового рифа есть порядок, который побуждает краснобаев кричать о катастрофе, если всего лишь один компонент окажется безвременно вырванным из целого. В крайних случаях подобная риторика окрашивается в мистические тона. Это чрево богини Земли, все живое – ее тело, виды – ее части. Однако давайте не увлекаться подобными излишествами и просто примем тот факт, что существует сильная иллюзия дизайна на уровне сообществ, – не столь убедительная, как в отдельном организме, но заслуживающая внимания.

Растения и животные, сосуществующие в одной местности, словно подогнаны друг к другу, как перчатка к руке, – столь же идеально, как одни части животного подогнаны к другим его частям. У флоридской пумы зубы хищника, когти хищника, глаза, уши, нос и мозг хищника; мышцы ног, пригодные для того, чтобы преследовать мясо, и кишечник, приспособленный его переваривать. Ее части исполняют согласованный танец хищного единства. Каждое сухожилие, каждая клетка этой большой кошки самим своим строением гласят: “мясоед”, – и мы можем быть уверены, что это распространяется и вглубь, до подробностей биохимии. Соответствующие части, допустим, барана-толсторога образуют друг с другом такое же единство, но с иными целями. К кишечнику, приспособленному переваривать грубую растительность, не подойдут когти и инстинкты, приспособленные ловить добычу. И наоборот. Гибрид пумы и барана потерпит эволюционный крах. Секреты профессии нельзя отрезать от одного и пришить к другому[72]. Они совместимы только с секретами своей же профессии.

Нечто подобное можно сказать и о сообществах видов. Язык экологов отражает это. Растения – первичные продуценты. Они связывают солнечную энергию и делают ее доступной для остального сообщества, через цепочку первичных, вторичных и даже третичных консументов, которая завершается падальщиками. Падальщики играют в сообществе “роль” утилизаторов, и я использую кавычки специально. У каждого вида, с этой точки зрения на жизнь, своя роль. В некоторых случаях, если устранить исполнителей какой-либо роли, например, падальщиков, обрушится все сообщество. Или нарушится его “баланс”, в нем начнутся резкие “неконтролируемые” колебания и будут продолжаться до тех пор, пока не установится новый баланс, в котором, возможно, те же роли будут играть новые виды. Пустынные сообщества отличаются от сообществ джунглей, и их составляющие плохо совместимы взаимно, подобно тому, как – по крайней мере, так кажется, – кишечник травоядного плохо приспособлен к привычкам хищника. Сообщества коралловых рифов отличаются от донных сообществ, и их составляющие нельзя поменять местами. Виды приспосабливаются к своему сообществу, а не просто к конкретному физическому региону и климату. Они приспосабливаются друг к другу. Другие виды в сообществе являются важной – возможно, важнейшей – составной частью среды, к которой приспосабливается каждый вид.

Гармоничное исполнение видами ролей в сообществе напоминает гармонию частей в отдельном организме. Сходство это обманчиво и требует осторожного подхода. И все-таки оно существует. В пределах отдельного организма есть своя экология – сообщество генов в генофонде вида. Силы, устанавливающие гармонию между частями тела организма, не так уж отличаются