Антропология недосказанного. Табуированные темы в советской послевоенной карикатуре - Анна Шевцова

было характерно для других общественных пороков, бичуемых карикатуристами. Даже «чрезмерное употребление» в советской карикатуре подавалось как понятная человеческая слабость, характерная почти для всего взрослого мужского населения страны («хоть поутру, да на свои!»), а не как очевидная социальная проблема. Женский алкоголизм при этом, повторим, вообще был табуирован даже в пространстве сатирической визуализации.

В начале 1980-х потребление алкоголя на душу населения в год составляло 10,6 л, однако это только официальные данные, в которые не включались самодельные напитки и спиртосодержащие эрзацы (стеклоочистители, технический спирт и т. д.). Смертность от причин, связанных с алкоголем, доходила до 486,8 тыс. в год (по материалам 1980–2007 гг.; из них 351,7 тыс. мужчин и 135,1 тыс. женщин), до 2% всех смертей происходили из-за отравления алкоголем[248]. В начале 1980-х на учете в диспансерах и ЛТП состояло 2 млн алкоголиков[249]. При этом в семейных бюджетах на алкоголь уходило и продолжает уходить до 5% всех доходов[250].

Масштабы социальных эффектов не менее впечатляющи: только в 1956 г. в одной Свердловской области было зарегистрировано 12 497 преступлений, в том числе 6150 хулиганских проявлений, и 85% случаев мелкого хулиганства совершалось в состоянии алкогольного опьянения[251].

Прослеживается очевидная динамика присутствия алкосюжетов в общем объеме «Крокодильских» иллюстраций, находящаяся в прямой зависимости от потребления алкоголя на душу населения в год в пересчете на спирт: 1960-е – 4,6 л; 1970-е – 8,45 л; начало 1980-х – 10,6 л[252]. Исключение – конец 1980-х и 1990 г., когда официальная статистика, разумеется, не учитывающая потребление домашнего/кустарного алкоголя, спиртосодержащих жидкостей и т. п., рапортовала о снижении потребления алкоголя до рекордных 3,6 л. При этом в 1987–1989 гг. фиксируется очевидный всплеск алкосюжетов в визуальном дискурсе.

Очевидно, что в условиях государственной монополии на алкоголь официальная антиалкогольная карикатура не могла быть эффективна, более того, иногда она, наоборот, становилась инструментом product placement. Все это позволяет сделать вывод, что алкоголь рассматривался советским руководством как предохранительный клапан социального недовольства, и по этой причине его критика в сатире была либо вторичной, то есть алкоголь критиковался вместе с другими, еще более антисоветскими проблемами (коррупция, инфантилизм, тунеядство и т. д.), либо формально-одобрительной, нежели реальной.

«Не забуду ЦК ВЛКСМ» и «Выставка авангарда»

Татуировка в советской карикатуре

Что я сидел в тюрьме – не срам,

за верность чести в мышеловку

был загнан я. Как воин шрам,

люблю свою татуировку.

Игорь Губерман

Татуировка – это резьба по времени.

Александр Генис[253]

Согласно последним социологическим исследованиям, в российском обществе сохраняется неприятие такого социального института, как соматические модификации[254] и, в частности, татуировки. 88% опрошенных никогда не делало татуировок, при этом 27% осуждают людей с татуировками, а 58% «относятся нейтрально». Однако данный нейтралитет скорее имеет негативные коннотации, поскольку 27% считают, что татуировка – знак, свидетельствующий о том, что ее обладатель сидел в тюрьме, а 43% уверены, что она говорит о желании выделиться. Из 12% тех, кто признал, что имеет одну или несколько татуировок, 3% хотели бы с ними расстаться. 34% респондентов указало на то, что иметь татуировку неприлично[255].

Очевидно, что истоки подобного отношения к данному явлению следует искать в советском периоде, однако здесь мы сталкиваемся с отрицанием самого явления. Вкратце популярный миф состоит из следующих элементов: а) «в советское время этого не было»; б) если татуировка и была, то только у заключенных/других маргинальных групп и личностей; в) татуировка – дань моде.

Интернет-дискуссии дают много фактического материала по этому мифу: «Культуры татуировок в СССР как таковой не было. Это была прерогатива либо заключенных, либо военнослужащих»[256]; «Татуировки делают от дурного вкуса, в СССР люди были поумнее, под дикарей не косили»[257].

При всей примитивности и кажущейся безвредности подобной мифологии она, по сути, является основанием для негативной стигматизации довольно большого числа людей. Более того, она постепенно проникает в научные исследования: «В СССР нательные рисунки были под строгим запретом из-за распространения тюремных наколок»[258]. Поэтому ключевая цель данного раздела – демифологизация истории татуировки в советский период. Для этого предстоит решить следующие задачи: проанализировать частоту появления татуировки в визуальных источниках советской эпохи, определить основные контексты ее появления и выявить ключевые коннотации, связанные с этим явлением.

Изображения, в которых присутствует татуировка, составляют 0,23% всей выборки. Казалось бы, процент небольшой, но изображений достаточно, чтобы показать вариативность и хронологическую динамику сюжета.

Прежде всего необходимо еще раз уточнить, что советскую культуру нельзя рассматривать как нечто единое целое[259]. Соответственно, отношение и к татуировкам, и прочим соматическим модификациям на протяжении советской истории отнюдь не было единым. В 1920-е годы «шрамы украшали»: повреждения тела считались признаком принадлежности к победившему классу и знаком участия в революционной борьбе. В романе Федора Гладкова «Цемент» шрамы сравниваются с орденами: герой

сорвал с себя гимнастерку и нижнюю рубаху и бросил на пол. <..> На груди, на левой руке, ниже плеча, на боку багровыми и бледными узлами рубцевались шрамы[260].

«Агитация телом» здесь – «характернейший переход от знаков, начертанных на теле, к знакам, „накрепко впечатанным“ в тело „нового человека“»[261]. Тот факт, что происхождение шрамов в данном случае не играло никакой роли, иронично обыграл М. А. Булгаков в «Собачьем сердце», заставив Шарикова приписывать себе ранение «на колчаковских фронтах».

В те годы татуировки делали даже прогрессивные студенты:

Мухаммеджан Юлдашев вытатуировал на наружной стороне пальцев левой руки САКУ (Среднеазиатский коммунистический университет)[262].

Даже в официальной литературе того периода татуировка вполне могла быть у героев если не совсем положительных, то точно не однозначно отрицательных. Хотя татуировки и вызывали сложные ощущения даже у самих обладателей.

Черт возьми, не мог же он в самом деле щеголять без рубахи! Недоставало еще того, чтобы эта милая, невинная девочка увидела, что изображено у него на груди и животе. Правда, татуировка на обоих полушариях широкой давыдовской груди скромна и даже немного сентиментальна: рукою флотского художника были искусно изображены два голубя; стоило Давыдову пошевелиться, и голубые голуби на груди у него приходили в движение, а когда он поводил плечами, голуби соприкасались клювами, как бы целуясь. Только и всего. Но на животе… Этот рисунок был предметом давних нравственных страданий Давыдова. В годы гражданской войны молодой, двадцатилетний матрос