Плохие парни оставляют раны - Айнави

с мыслями, чтобы продолжить. Я и представить себе не могла, что мама пережила подобное. Предательство любимого человека... получается отец Ника просто растоптал её чувство. Мне даже думать о подобном больно.

- С какой стороны посмотреть, - тихо произносит Вера, глядя на меня.

- Да с какой ни посмотри! - взвиваюсь я в праведном возмущении.

- Алексей рассказал другую историю, - тихо произносит она. Убедившись, что я вновь внимательно её слушаю, продолжает: - Лёша приехал дней через пять после Светы. Она его выгнала, но он остался в нашем городе. Устроился на работу, нашёл жильё. Он приходил каждый день, месяц за месяцем, пока Света окончательно не успокоилась, и не стала нормально с ним общаться, в конце концов, приняв и его самого, и его чувство. Он настоял на том, чтобы она восстановилась в институте, правда на заочке. В начале восемьдесят четвёртого они поженились, в июле восемьдесят пятого родилась ты.

- Это я и так знаю, - произношу раздражённо. - Ты сказала, что в истории мамы и Володи, - меня аж передёргивает от отвращения, когда я произношу это имя, - всё было иначе, чем она рассказывала.

- Да, - кивает Вера, - Алексей рассказал мне всё позже, уже после того, как они развелись. С его слов, Света и Володя случайно переспали на какой - то из студенческих вечеринок, когда тот был пьян. Он не особо горел желанием продолжать отношения, чувствовал себя виноватым, не столько перед ней, сколько перед Алексеем, зная, что тот влюблён в Свету. Честно говоря, я не до конца понимаю мотивацию Володи, но он всё же стал встречаться с сестрой. Может, у них даже что - то бы и вышло, но почти сразу после возвращения из Крыма, Володя познакомился с будущей женой. Алексей говорил, что он сразу же всё рассказал Свете, и они расстались. Но она не сдавалась. Словно обезумев, преследовала их, пока не узнала, что девушка беременна, и что уже назначена дата свадьбы.

- И чья версия правдива? Кому веришь ты? - голос дрожит. Тётя обещала мне всё объяснить, но запутала ещё больше.

- Зная сестру, и то, что было дальше, - медленно, словно нехотя, говорит Вера, - я верю Алексею.

И как бы мне не хотелось поспорить с ней, понимаю, что, наверное, она права. Вновь разворачиваю фотографию к себе. Вера молчит, давая мне время обдумать услышанное, я же разглядываю отца. А ведь я почти не помню его таким: весёлым и улыбающимся. И это, несмотря на то, что в тот момент его любимая девушка встречалась с его лучшим другом... получается, тогда он нашёл в себе силы «отпустить» её? Понадеялся, что они будут счастливы друг с другом, и отступил в сторону? Подобный поступок никак не вяжется у меня с тем, каким я знаю его большую часть своей жизни. Когда всё изменилось?

Я смотрю на отца и вспоминаю, что когда - то он также улыбался мне. Мы жили в родном мамином городке, в квартире, где она провела своё детство. Бабушка уехала в деревню, Вера, будучи студенткой, наведывалась к нам лишь на каникулы. Мама была строгой, скупой на эмоции, зато отец откровенно баловал меня. Больше всего я любила лето: приезжала Вера, и по выходным мы втроём ходили гулять в центральный сквер. Папа разрешал мне надеть самое красивое платье, несмотря на ворчание мамы, что я обязательно его испачкаю, сам вплетал мне в косички разноцветные банты.

Мы всегда брали с собой стеклянную литровую банку. Днём возле сквера стояла машина, с которой мороженое почему - то продавали на развес. Отец покупал полную банку, продавщица давала нам длинные плоские деревянные палочки. Мы шли к ближайшей скамейке и съедали ровно половину. К моменту возвращения домой, мороженое таяло, папа разливал уже жидкое лакомство по стаканам, а Вера добавляла в него свежие ягоды или измельчённый шоколад. Она же и придумала название этому, по словам мамы, «недоразумению», - «размороженный коктейль». Когда Вера уезжала, мы гуляли с отцом вдвоём. И ведь нам было хорошо.

- Помнишь «размороженный коктейль»? - спрашиваю я, украдкой проходясь пальцами по увлажнившимся глазам.

Вера кивает, расплывается в улыбке, а в её глазах появляется выражение бесконечной нежности. Она прикасается кончиками пальцев к фотографии, чуть поглаживая её край. Произносит тихо:

- Рада, что ты тоже помнишь. Мне казалось, ты совсем забыла, каким он был. Я и сама почти забыла, - ещё тише добавляет она.

Я слушаю Веру, и меня словно током бьёт. В её голосе, взгляде, выражении лица сконцентрирована целая гамма эмоций: нежность, сожаление, боль. И я понимаю, в этот момент она думает совсем не обо мне. Как я раньше не замечала?

- Господи, Вера, - выдыхаю я. - Ты любила его? - она вздрагивает, поднимая на меня взгляд, в котором мелькает испуг на грани с паникой. - До сих пор любишь... столько лет... - я сама не могу поверить в то, что говорю.

- Поля! - Вера выглядит настолько перепуганной, что кажется ещё немного, и грохнется в обморок. Но именно это её состояние окончательно позволяет убедиться: я права в своей догадке. - Поля, - сделав пару глубоких вдохов, она всё же берёт себя в руки, - обещай, что никогда и никому ты не скажешь...

- Конечно, - киваю ей. - Надеюсь, ты сама когда - нибудь скажешь ему.

В глазах Веры на мгновение вспыхивает огонёк какой - то безумной надежды, но почти сразу пропадает. Она качает отрицательно головой, произносит с горечью:

- Это невозможно. Давай закроем эту тему, - добавляет торопливо, видя, что я собираюсь возразить. - Да и не об этом сейчас речь.

- Хорошо, - соглашаюсь я, понимая, что не имею морального права лезть к ней в душу. - Я поняла, когда всё изменилось, - возвращаюсь к основной теме. - Переезд?

Вера лишь вздыхает в ответ. Переезд...

Мы переехали в «большой город» в начале девяносто второго. К тому времени Советский Союз развалился, зарплату родителям постоянно задерживали, а чуть позже отец и вовсе попал под сокращение. Родители всё чаще ругались. Вернее, мама кричала на отца, упрекая его в том, что он не может прокормить свою семью. Он молча сносил её истерики, берясь за любую подработку, что сулила хоть какой -