Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней - Мария Борисовна Элькина

как и всего остального, – дело по крайней мере до некоторой степени случая. Он обусловлен местоположением, заказчиком, функцией, историей. Церковь Сант-Иво алла Сапиенца великого Франческо Борромини в Риме находится во дворе университета, открыта всего несколько часов в неделю, и даже столь суровое ограничение доступа не создает ажиотажа. Только пара десятков воскресных посетителей почувствуют радость от соприкосновения с чем-то почти необъяснимым: искривление пространства под куполом так убедительно, что можно подумать, будто отсюда Эйнштейн списал свою теорию.

Важнейшую постройку Палладио в Виченце видят в сотни раз меньше людей, чем венецианский Дворец дожей, хотя имя архитектора последнего мало кто вспомнит, не заглядывая в справочник. И все только потому, что свой шедевр Палладио создал по заказу отставного ватиканского чиновника Паоло Альмерико на частной территории в пригороде. Похожую судьбу разделили многие архитекторы XX века. Нет сомнений, что, если бы один из пионеров современности Отто Вагнер построил церковь Святого Леопольда в стиле ар нуво в центре Вены, а не на территории госпиталя на окраине, ее посещали бы куда больше. Чтобы увидеть важные работы Ле Корбюзье, придется объехать не самые людные места во Франции. Очень часто понимание ценности творения остается уделом профессионалов и дотошных любителей.

В любом случае, если кто-то – широкая публика или узкий круг знатоков – решил, что сооружение выделяется из сотен тысяч других, то интересно бы знать причины.

Попытка рационально объяснить, чем пленяет архитектура, никогда не будет исчерпывающей, поскольку ни каждое отдельно взятое качество постройки, ни их совокупность не объясняют производимого магического эффекта. В великих зданиях есть, вдобавок ко всем блестящим художественным и техническим решениям, неуловимая цельность, необязательно завершенность, не поддающаяся словесным описаниям и неподвластная прямолинейной оценке. Можно было бы сказать, что особенные здания способны вызывать в людях особенные чувства. С этой целью они и строились. Однако одни только субъективные критерии, без объективных, стоят так же недорого, как последние без первых.

Можно по-разному определять шедевр. Словарь Ожегова подскажет, что это «исключительное по своим достоинствам произведение искусства». Этимологически «шедевр» происходит от французского «chef-d’œuvre», в Средневековье обозначавшего образцовое изделие, им ремесленник доказывал свое право быть мастером. Для нас, когда мы оглядываемся назад, шедевр подразумевает наиболее отчетливое и выразительное отражение ценностей эпохи, создавшей его. Здесь можно усмотреть и противоречие: если великое произведение архитектуры живет в вечности, то есть ли разница, когда оно появилось. На практике разница колоссальная, объясняется она тем, что всякий творец взаимодействует именно с тем миром, который его окружает, и чем тоньше и проницательнее он его понимает и ощущает, тем более убедительным будет в конце концов созданное им. И раз мы живем, как к этому ни относись, в постоянно развивающемся мире, то каждый исторический момент с его мировоззрением и техническими возможностями оказывается неповторимым.

Отсюда же происходит и потребность в сохранении наследия: после того как эпоха ушла, ничего подобного создать уже никогда не удастся. Мы говорим, правда, о европейской культуре. С восточной стороны мир представляется более статичным, традиция не входит в противоречие с инновациями. В результате такого постоянства, вероятно, общество не всегда остро ощущало благоговение перед аутентичностью. Главный синтоистский храм Исэ в Японии возводится заново каждые двадцать лет: обиталище божеств не должно быть ветхим. Основан храм Исэ, или, как его еще называют, Дзингу, был в IV веке до нашей эры, нынешние формы обрел в VII веке нашей эры, но физически последняя его версия относится к 2013 году, на 2033-й намечена очередная перестройка. Попытка назвать год основания сооружения человека, принявшего европейскую концепцию времени, ставит в тупик, однако для склонных к созерцательности японцев непрерывность важнее точки отсчета. Растения распускаются, цветут, увядают и распускаются снова. Так же и храм.

В западном представлении о синонимичности течения времени и прогресса далеко не любое столетие и место хороши для создания шедевров. Рим Возрождения был куда плодотворнее того же самого Рима в XIX веке или сегодня. Не любой золотой век порождает великие произведения именно в архитектуре. Русская литература позапрошлого столетия занимает более важное место в истории цивилизации, чем русская архитектура того же времени.

Что значит «выразить свое время»? Речь не идет о чем-то типичном, равно как и о скрупулезном документировании или передаче того, что часто называют немецким словом zeitgeist[26]. Выразить время – значит выразить его лучшие достижения, идеи и устремления, недосягаемый образ эпохи.

Рассуждать о том, что такое шедевр, легко «от противного». Когда мы видим заурядную вещь, мы говорим, что она вторична. Значит, незаурядное произведение должно быть первым в своем роде. Гениальность в архитектуре почти всегда так или иначе связана с открытием и совершенствованием, и довольно часто – техническим, хотя не только и необязательно с ним. Тут не обойтись без расхождения в оценках. С одной стороны, естественно отдавать предпочтение тем памятникам, в которых некое решение – эстетическое, функциональное или конструктивное – было реализовано впервые. С другой стороны, гораздо больше почитают эталоны, не самые первые, но наиболее удачные случаи употребления какого-то образа или приема. Есть масса примеров такой двойственности. Скажем, практически каждый со школы знает пирамиду Хеопса как невероятное и до сих пор необъяснимое техническое достижение цивилизации Древнего Египта. Построенная на 50 лет раньше пирамида Джосера на фоне больших пирамид Гизы выглядит поистине скромно. Всего-навсего несколько плит, поставленных друг на друга и даже не имеющих правильную форму пирамиды. Между тем именно пирамида Джосера – первое известное нам высотное сооружение в истории человечества. Она стала прообразом и последующих пирамид, и всех архитектурных структур, имеющих несколько уровней. Зная это, начинаешь испытывать гораздо больше благоговения перед ее неказистостью. То же и с высокими куполами. Самый знаменитый из них построен в XVI веке Микеланджело Буонарроти над собором Святого Петра. Однако Микеланджело только усовершенствовал изобретение ювелира Филиппо Брунеллески, соорудившего высокий купол – хоть и менее правильной формы – над собором Санта-Мария-дель-Фьоре во Флоренции в 1436 году.

Ныне живущий британский архитектор Ричард Роджерс говорит, что предпочитает Брунеллески Микеланджело, подразумевая, что он всегда на стороне новаторов. Однако сэр Роджерс принадлежит, может, и к широко мыслящему, но все же меньшинству. Большинство предпочитает Микеланджело, и именно за ним закрепилась слава автора самого красивого в мире купола. Судьба первопроходца в искусстве не всегда самая завидная, не то что в приключенческих романах. Быть третьим и того хуже: меньше всего повезло авторам и постройкам, чье время выпало на период упадка какого-то явления, когда оно уже достигло своего пика и вошло в стадию увядания, иногда как