Архитектура. Как ее понимать. Эволюция зданий от неолита до наших дней - Мария Борисовна Элькина

сооружение неправильной формы, напоминающее сложенные друг на друга морские раковины или черепашьи панцири, было невероятно сложным для своего времени. Сроки окончания строительства неоднократно переносились, изначальная смета оказалась завышенной в несколько раз, инженерная документация переделывалась прямо в процессе. Какие-то из решений казались совершенно невозможными для реализации. К 1966 году уличные протесты против дорогой стройки и смена правительства привели к отстранению Утзона от работы над проектом и его отъезду из Австралии. Оперу доделали под руководством австралийского архитектора Питера Холла. Автора на открытие не пригласили.

Сиднейская опера снискала больше чем просто успех. Сегодня ее узнают и те, кто никогда не ездил в Австралию. Более прочно с этой страной ассоциируется разве что кенгуру. Ни до, ни после Утзон не построил ничего хотя бы отчасти столь выдающегося. Тем не менее судьба австралийской оперы и ее автора спустя время стала архетипическим сюжетом, который многие хотели повторить. Так наступила эпоха иконических зданий. Их бум пришелся на рубеж XX и XXI веков, когда компьютерное проектирование дало возможность делать сложные расчеты и претворять в жизнь самые эксцентричные замыслы.

Институт арабского мира Жана Нувеля, перекрытие-оболочка над двором Британского музея Нормана Фостера, Еврейский музей в Берлине Даниэля Либескинда, Музей Соломона Гуггенхайма в Бильбао Фрэнка Гери, Дом музыки в Порто Рема Колхаса в момент своего открытия оказывались сверхпопулярны, а их авторы раздавали интервью глянцевым изданиям, что, вообще говоря, с архитекторами раньше происходило редко.

Что люди, смотрящие на Сиднейскую оперу на открытках, знают про нее или хотя бы хотят знать? Как она устроена, что происходит внутри «панцирей»? Что изменилось бы, окажись та же опера в каком-нибудь другом городе на берегу океана? Феномен здания-иконы отражает идею тотальной глобализации, когда любой объект может появиться где угодно.

Существует другое понятие, landmark, в переводе означающее «ориентир» или «достопримечательность». Практически икона и достопримечательность могут быть одним и тем же зданием, но теоретически значение слов разное, отчасти противоположное. Икона – нечто универсальное. Музей «Гараж» Рема Колхаса может быть одинаково хорош в Москве или в Абу-Даби, в Париже или в Пекине.

Landmark имеет ценность постольку, поскольку существует в локальном контексте и обогащает его. Форма музея «Киасма» Стивена Холла в Хельсинки – самого заметного нового здания в городе и известного далеко за его пределами – родилась из рельефа и угла падения солнечных лучей именно там, где его собрались построить. Трибуна в виде дивана с кафе под ней бюро MVRDV на окраине Амстердама делает привычное времяпрепровождение жителей района Айбург интереснее, служит опознавательным знаком своего околотка, но не претендует на всеобщее внимание. Слово landmark употребляется и ретроспективно. Мы назовем им крепость в маленьком прибалтийском городке или собор в Петербурге, не вошедший в архитектурные хрестоматии, но любимый горожанами. Важность достопримечательности определяется не ее ролью во всемирной истории архитектуры, а ее связью с местом, его обычаями и культурными особенностями, судьбами выдающихся и рядовых горожан.

«Быть знаменитым некрасиво», – писал Борис Пастернак. К зданиям это до некоторой степени тоже относится. Когда они по воле чиновников или обстоятельств превращаются в объект наследия, предмет восхищения или изучения, их становится трудно ощутить как естественную часть будней. Приезжая посмотреть на храм Ангкор Ват в Камбоджу, мы не увидим его глазами жителей королевства кхмеров или хотя бы европейских первооткрывателей. Десятки тысяч людей заходят посмотреть на мечеть в Кордове, но никто уже не сможет полноценно представить себе молитву в ней во времена халифата. И все-таки здания умеют сохранять прошлое, пробуждая наше воображение. Шедевры меняют мир вокруг себя, задавая новые стандарты. И одновременно они кристаллизуют свое время, сберегая хотя бы часть его для будущего.

Украденная красота

Собор Сан-Марко, 978–1092 годы, Венеция, Италия

Площадь Сан-Марко, Венеция, 2013. Акварель, бумага

Дотошный английский искусствовед XIX века Джон Рёскин утверждал, что Венеция – это пышные декорации, надетые на суровые кирпичные стены. В островном городе камень был труднодоступен, основа даже одной из самых важных городских построек, собора Святого Марка, – кирпичная базилика. Глядя на ее мраморные и инкрустированные цветом фасады, золотые купола, в это трудно поверить. Здание украшали в общей сложности гораздо дольше, чем строили, больше полутысячи лет.

Широко известно, что часть декора Сан-Марко оказалась в Венеции после разграбления республикой Константинополя во время четвертого Крестового похода 1202–1204 годов. Из Византии на кораблях вывезли знаменитых бронзовых коней и значительную часть орнамента. Украденные колонны на фасаде заметно отличаются друг от друга и формой капителей, и размером. И все-таки архитектура собора не транслирует заимствованные амбиции. Она, с одной стороны, напоминает, что беглецы с континента присваивают чужое вынужденно, а с другой – что они прекрасно справляются со своим положением. «…Они (венецианцы. – Авт.) были изгнанниками из прекрасных древних городов и привыкли строить из их развалин, в не меньшей степени от тоски по ним, чем от восхищения ими <…>. Практика, которая родилась из тоски народа-изгнанника, продолжала использоваться из гордости народа-завоевателя…»[30], – написал Джон Рёскин. В его словах нет поэтического преувеличения: исследователи выяснили, что часть колонн на южном фасаде, выдаваемые за сполии, только имитируют их, а на самом деле изготовлены в Венеции.

Православный классицизм

Исаакиевский собор, Огюст Монферран, 1819–1858 годы, Санкт-Петербург, Россия

Исаакиевский собор, Санкт-Петербург, 2016. Пастель, уголь, бумага

На фоне современного ему кирпичного оштукатуренного Петербурга Исаакиевский собор выделяется полихромной пышностью, отделкой естественным камнем. У наблюдателей такой контраст вызывал и продолжает вызывать противоположные чувства. Местные интеллектуалы-снобы пренебрежительно называют здание эклектичным и считают его грубым. Для большинства же жителей и туристов Исаакиевский собор – чуть не главная городская достопримечательность, его часто встретишь не только в путеводителях, но и в толстых сборниках самых интересных зданий мира. За каждой из точек зрения есть правда.

Исаакиевский собор – лебединая песнь императорского Петербурга, последнее большое сооружение, возведение которого виделось как важное государственное дело. Он стал символом перехода от времени, когда Россия пестовала амбиции европейской державы, а Петербург был их отражением, к поиску самобытности и формуле «православие, самодержавие, народность». Собор унаследовал композицию с большим куполом по центру и четырьмя портиками от парижского Пантеона, но цветной гранит и позолота делают его эстетику выраженно восточной. Несмотря на то что архитектор был французом, инженер Уильям Хэндисайд – шотландцем, а автор скульптур ангелов на крыше Иван Петрович Витали – итальянцем по происхождению, дух Исаакиевского собора безошибочно узнается как русский. Отсюда и восхищение