Искусство просвещать. Практическая культурология для педагогов и родителей - Евгений Александрович Ямбург

о бок лежат палачи и их жертвы, а при ближайшем рассмотрении оказывается, что в одной и той же семье есть и те и другие? И как с этим жить? Таково наше недавнее прошлое, которое агрессивно перерастает в настоящее и, не дай-то бог, предопределит будущее, ибо тогда-то детям, как пить дать, придется отвечать за грехи отцов и дедов.

С мифом о теть-Оле и прочих дамах интерната, включая Несмеяну, Махан пытается расправиться на бытовом уровне. Как любой властолюбец, стремящийся любым способом восторжествовать над ближними, он не в состоянии поверить в благородные мотивы и высокие помыслы людей, предопределяющие их поступки, и низводит всех подряд до своего уровня. В данном случае его липкий взгляд фиксирует тайную сексуальную жизнь сотрудниц интерната, открывая глаза Угучу, что все без исключения «сцепляются по-собачьи». Все-все: и врачиха, и директорская жонка, которая ходит на сторону в котельную, и учительница географии… Спорим на шалабаны. Каждый раз, когда информация подтверждалась, Угуч получал по двадцать щелчков по лбу за одну собачью радость. А вот про теть-Олю сексуальная информация не подтвердилась. Не сцеплялась она ни с кем. Но и она не безгрешна: полными сумками таскает школьные продукты к себе домой. И Угуч снова огреб за это свои шалабаны.

Впрочем, в интернате нет безгрешных. Многоумный Данька создал высокодоходный бизнес. Он придумал сдавать в сексуальную эксплуатацию здоровым парням из поселка своих перезрелых одноклассниц. Те по их просьбе обнажали интимные места, давали себя лапать и, наконец, были готовы «отсосать». Прейскурант, определявший цены за различные услуги, позволял собирать немалые средства, которые вечно голодная братва тратила на пополнение скудного рациона, а Данька свою долю откладывал. С какой целью? За рубежом его болезнь могут вылечить, но для этого нужны немереные деньги, которых у семьи учителя-диссидента не было. Так что у Даньки свои жизненные планы, заставляющие пускаться во все тяжкие.

Не подтвердилась информация Махана о сцепке Несмеяны с мужем в лесу. Но благодаря его наводке Угуч стал тайным свидетелем важного разговора между Недотепком и его женой.

Несмеяна умоляет мужа прекратить гусарить и остепениться. Тучи сгущаются, его вот-вот посадят. Ей грозит психушка, а сыну – инвалидный дом.

«– Левка, а давай уедем, – сказала Надежда Сергеевна непонятное.

– Во-первых, я не хочу уезжать, – раздраженно возразил Йеф. – Здесь моя родина… На этом языке я общаюсь с миром… А во-вторых, не факт, что отпустят, – могут, опять же, посадить, и что тогда?..

– Тогда я буду знать, что тебя посадили за желание устроить нам с Данькой счастливую жизнь, – не надеясь убедить мужа, ответила Надежда Сергеевна. – А ты заладил попугайное: „родина – родина“, „не хочу – не хочу“…»

Как это все знакомо. Йеф понимает, что, сколько веревочке ни виться, концу быть. От государева ока никуда не скрыться. Черт его знает, физкультурник-недомерок – бывший чекист или действующий, приставленный к нему в качестве наружки (наружного наблюдения за деятельностью опасного диссидента). Йефа то ли посадят, то ли выдавят из страны. A он не хочет уезжать, ибо здесь его родина и на этом языке он общается с миром.

Как это похоже на пронзительные воспоминания Раисы Орловой – жены писателя, переводчика и правозащитника Льва Копелева (прототипа Нержина – героя романа А. И. Солженицына «В круге первом»): «Я родилась, выросла и хочу жить – сколько мне отмерено – на ЭТОЙ земле. Ей и только ей – принадлежу. Хочу одного – по мере сил делать свое литературное дело»[46].

Эти люди из породы тех, кого в своем недавнем стихотворении Людмила Улицкая назвала ботаниками и чайниками, но которые никогда не уронят своего человеческого достоинства ни перед какими начальниками. С точки зрения прагматического обывателя они, конечно же, ненормальные.

Угуч, как мог, пересказывает Даньке подслушанный разговор его родителей. Тот понимает, что вернуть ему ноги может только чудо. Пусть он накопит необходимую сумму, но кто же их выпустит из страны. Это чудо случится, когда в небе появится волшебный самолет, который свободно пролетит через все границы, и его никто не собьет.

Самолет-стрекоза

принесет чудеса,

распахните глаза

в небеса, в небеса…

Там звенит, как оса,

самолет-стрекоза…

Тем временем Недомерок-чекист разворачивает привычную бурную деятельность, создавая вокруг Йефа агентурную сеть, вербуя сексотов поголовно среди всего мужского населения интерната, включая Угуча. И никто не решается ему отказать. Сюжет начинает разворачиваться стремительно, по законам детективного жанра. (А что? Сам Ф. М. Достоевский, решая сложнейшие вопросы бытия, не брезговал детективными сюжетами.) На первый план выходит еще один искалеченный жизнью персонаж – Григорий Недобиток. (Заметим в скобках, что и здесь, называя своих героев именами-кличками, отражающими их суть, Наум Ним следует классической фонвизинской традиции, явленной в «Недоросле».)

Григорий Недобиток – бывший танкист, кочегар котельной, из которой он практически не выходит на свет божий. Он знает, что смотреть на него не дай бог…

«Григорий был похож на чудовище. Его лицо да и вся верхняя часть тела горели в смерть, и только чудо да врачебные руки вернули Григория к жизни, спасли ему глаза и все, что можно было спасти, но на все это было страшно смотреть. Долгие пластические эксперименты практически не улучшили отвоеванное у смерти лицо, разве что сделали более удобными возможности пользоваться им. Когда Григорий видел себя или вспоминал о том, какой он сейчас, – ему опять хотелось помереть в том проклятом Афгане, и он не испытывал никакой благодарности к чуду, сотворенному армейскими лекарями». Впрочем, жуткая внешность не мешала ему сексуально удовлетворять многих барышень, сотрудниц интерната, которые залетали на огонек в котельную. Им, кроме Григория, и поговорить-то было не с кем.

Григорий симпатизировал Йефу, поскольку тот рассказал, что в мире есть врачи, способные помочь ему. Йеф подарил танкисту надежду, и надежда поддерживала его. Но и Григория чекист Недомерок втянул в свою агентурную сеть, подробно объяснив гнусные и опасные для государства действия очернителя Родины. Гриша знал цену гниде-гэбэшнику, но, подобно Угучу, предпочитал отмалчиваться, в ответ на политинформации Недомерка произнося неизменное «угу». (Как тут не вспомнить Юрия Трифонова, открывшего в своих повестях, что страх – системообразующая категория русской жизни.

По сути, он первый сформулировал оригинальную концепцию русской истории. Вся русская история не только петербургского, но и тем более советского периода была постигнута им как история чувства страха в его различных ипостасях.)

Йеф был единственным человеком, ради которого Григорий выползал из котельной, вступая с ним в откровенные беседы.

«– Книги помогают нам узнать про жизнь других людей, – ответил Йеф