Искусство просвещать. Практическая культурология для педагогов и родителей - Евгений Александрович Ямбург

– Никакие книги не научат и не передадут, как болит болючая боль, – возразил Григорий. – Боль, горе, отчаяние – все это надо испытать самому, и никакие книги этому не научат.

– Но книги откроют нам, что чужое горе не меньше нашего. Только такое знание может научить нас жить на земле, переполненной разными чужими…

Григорий нехотя соглашался.

Ему нравились их неспешные прогулки. Нравилось, как хрустко шуршали подмороженные желтые листья в корочке снежной изморози. До приезда в школу этого странного рыжего Григорий предпочитал сиднем сидеть в своей котельной, а тут (ишь ты…) стал выползать наружу…

– Зачем ты мне дал эту книгу? – шутливо (а может, лишь с долей шутки?) пенял Григорий Йефу. – Мог жить себе и дальше в счастливом неведении…

– Жить, отвернувшись от правды?

– Кроме правды, все можно перенести и пережить.

– Можно еще жить слепым, глухим и не лечиться… Можно считать, что земля плоская, и жить себе на плоской земле. Людьми на плоской земле управлять проще – один шаман может обустроить всю эту плоскую жизнь». Все так. Воспитание правдой, какой бы горькой она ни была, – суть подлинной педагогики, педагогики non-fiction.[47] К слову сказать, идеологические шаманы у нас по сей день не переводятся.

Григорию было за что испытывать чувство благодарности к учителю, который нес ему свет. Но именно он сыграет в жизни Йефа роковую роль. Григорий постоянно думал про деньги и про то, как их можно достать. Любые честные пути он отметал сразу – ни на одной работе столько не заработаешь.

Данька, организовавший сексуальный бизнес, копил деньги, чтобы встать на ноги, Григорию они были нужны для того, чтобы вернуть себе лицо и вернуться в мир людей. И он загорелся, услыхав, что Йеф хранит свои сокровища в книгах. Все логично, коль скоро учитель идет на страшный риск, продавая родину, он должен получать за это немалое вознаграждение. Какой-никакой, а еврей… (Сегодня бы, видимо, сказали – деньги Госдепа.) Трезвый кочегар понимал, что все это – чушь, а как выпьет…

Недомерок добился своего. В квартиру Йефа с обыском нагрянули гэбэшники. После обыска, не найдя ничего существенного, Льва Ильича все-таки уводят, а его жену с сыном забирает к себе тесть, в прошлом заслуженный чекист. Ночью Григорий проникает в опечатанную квартиру, снимает жестяной откос, отодвигает кирпич, обнаруживая тайник. Но за дверью слышатся чьи-то шаги. Может, кто-то прознал, что хозяев нет, и пришел мародерствовать? И Григорий с размаху бьет мародера молотком по голове. Григорий лопухнулся – в тайнике оказались только книги. А забил он насмерть не какого-то мародера, а Йефа, которого гэбэшники отпустили домой за недостаточностью улик. Мертвое тело учителя невольный убийца Григорий прикопал в котельной.

В поселке, а затем в области и во всей республике распространялись слухи и крепло убеждение в том, что кровавая гэбня замучила Йефа. Подозрение пало на Недомерка, и он был уволен из органов. Жена учителя в высоком кабинете расцарапала морду его начальника и была помещена в психушку. Даньку отправили в интернат для инвалидов. Так сбылось предсказание Йефа во время разговора с женой в лесу.

Григорий надолго зависал в квартире учителя, читая его книги и ведя с Йефом, который являлся ему в виде призрака, нескончаемые беседы. Год спустя после трагических событий Григория посещает идея – идти спасать Даньку. С ним отправляются Угуч и Недомерок. У того свой резон: поймать исчезнувшего учителя на живца (сына) и тем самым оправдаться перед органами. Они выкрадывают из интерната обдолбанного всякой лекарственной дрянью, превратившегося в старичка Даньку. Вся банда уродов (определение Григория) располагается на опушке леса. И тут случается чудо! С неба доносится странное жужжание. На Москву, никем не сбиваемый, летит самолет-стрекоза. Летит так низко, что приветственно машет крыльями этой странной компании. Он хотел бы, чтобы после его полета у этих людей началась другая жизнь. Да-да, это тот самый Руст, который посадит «Сессну 172 Скайхок» на Красной площади, в самом сердце империи.

Будущее подступает. Но кто наследует это будущее? Бывший гэбэшник, подневольный стукач, человек, случайно ставший убийцей, мозговитый обдолбанный в дурь паренек с очень ограниченными физическими возможностями и юный громила, не различающий зла и добра… Так кончается роман. Есть от чего прийти в отчаяние. Но остается маленькая надежда. Она в слове, которое прошептал на ухо Угучу картавый учитель: «юби» – «люби». Та самая нить Ариадны, что рождает надежду – научиться любить и вздрагивать от красоты мира.

Что это было? Точный и глубокий портрет эпохи. Персонаж повести Ю. В. Трифонова «Долгое прощание», режиссер Сергей Леонидович, говорит: «Понимаете ли, история страны – это многожильный провод…»[48] Науму Ниму удалось скрутить все жилы в тугой узел, где сплетаются прошлое, настоящее и будущее, частная жизнь людей, точные приметы времени с его мифами и реальностью. Этот узел невозможно разрубить, окончательно решив все вопросы. (Как помним, мастерами окончательного решения коренных вопросов были Гитлер и Сталин. Гитлер – национального и Сталин – социального.) Узел этот набухает кровью, его провода искрятся и плавятся, рискуя засыпать нас пеплом прошлого или залить вулканической магмой обуревающих нас страстей настоящего. В больших классических романах обычно присутствуют философские обобщения. Извольте. В романе есть врезка, где автор поднимается на этот уровень. Врезка сто́ит того, чтобы привести ее полностью.

«Быть способным вздрагивать от красоты мира – это талант. Не такой уж и редкий, но, чтобы им обладать, надо как минимум иметь опыт жизни с теми, кого любишь и кто любит тебя, опыт домашней жизни. У тебя должен быть свой щенок, пусть даже и плюшевый с оторванной лапой, свои мама и папа, а на худой конец – одна мама, и тебя должны любить ни за что – просто любить, а не гладить по головке в обмен за заправленную, как положено, постель. Тогда ты вдруг начинаешь понимать, что твой щенок – очень красивый и твоя мама тоже. Потом ты видишь, как красиво дерево у твоего дома, и лес, и речка за лесом, и весь мир, который дальше. Ты вдруг открываешь, что в этом мире живут замечательные люди… Но все это потом – когда ты успел некоторое время побыть самым любимым и самым главным в родном дому. Пусть даже и недолго…

Людям, выросшим в бездомье, все это недоступно. Они могут приспособиться (о, как они могут приспособиться!), могут ахнуть вслед другим у какого-либо дикого взморья, но все красоты мира для них никогда не станут