Когда солнце погасло - Янь Лянькэ

И пошагал на запад, к протоке.

Пошагал на окраину города.

КНИГА ПЯТАЯ

Четвертая стража, начало. Птицы высиживают в головах яйца

1. (00:50–01:10)

Сонная неразбериха на городских улицах изрядно меня напугала. Поначалу все было спокойно. Только слышалось, как люди спят по домам и скрипят зубами во сне. Бормочут во сне. Изредка впереди или сзади раздавались поспешные шаги. Сноброды всегда торопятся. Суетятся. Редко бывает, чтобы сноброд ступал осторожно, словно ищет потерянную иголку. Я увидел, как молодой парень выскочил из окна парикмахерской. С целой охапкой банок и склянок для волос. Кроме банок и склянок, в руках он держал машинку для стрижки, мыло и стиральный порошок. Но другой человек остановился посреди улицы, запрокинул голову и крикнул во все горло:

— Во-ры. Во-ры.

Пока он кричал, третий человек выломал дверь в мясную лавку и вынес оттуда не что-нибудь, а большой котел, в котором варили баранину. Подошел ко второму человеку, опустил котел на землю. Приник к его лицу, вгляделся. И отвесил затрещину.

И человек умолк.

И мир затих.

И они ушли, подхватив котел, точно братья. Очень странно. Таким сделался мир — странным и диковинным, диковинным и непонятным. Оказалось, старые сноброды идут искать смерти. А молодые идут молотить пшеницу или грабить магазины. Парень, обокравший парикмахерскую, сам держал парикмахерскую на другом конце города. Дела у него шли хуже, вот он и пришел грабить чужую парикмахерскую, едва только заснобродил. Конечно, хозяин сам виноват, что бросил свою парикмахерскую. Стемнело, он запер дверь, доверился миру и ушел. Я всегда стригся в его парикмахерской. Теперь ее обокрали, и я заглянул внутрь через разбитое окно. Парикмахерской устроили кражу и погром. Зеркала побили, и осколки лежали на полу. Фотографии причесанных красавиц валялись смятые комками, порванные на клочки. Настольная лампа забилась под стол. Рядом лежало специальное кресло, которое умело подниматься и опускаться. Электрический фен с расквашенным носом валялся под дверью. Едва дыша от усталости, потолочная люминесцентная лампа освещала разгромленную парикмахерскую, как пробившееся из-за облаков солнце освещает холодную пустынную землю. Мир той ночью того дня того месяца того года сделался непролазным, как бурелом. Деревья с корнем вырвало из земли. Ветви обломало, и сучья торчали наружу белой стерней. У обочины, в поле, вдоль ворот, по углам. Всюду лежали сломанные ветви и облетевшие листья, всюду летала сухая трава и полиэтиленовые пакеты. Мир перестал быть прежним миром Горы перестали быть прежними горами. И Гаотянь перестал быть прежним Гаотянем. Я отошел от окна парикмахерской и в ужасе застыл посреди улицы — справа мелькнула тень, и слева мелькнула тень. Какой-то человек пробежал мимо со швейной машинкой на плечах, а за машинкой тянулись нитки, словно вор решил сплести паутину.

Другой человек прошел мимо с телевизором в руках, и ночной скрип его зубов звучал так громко, что казалось, будто это работает телевизор.

Я испугался. Мир обернулся миром воров. Я испугался. Подумал о маме. И скорее побежал домой.

Но оказалось, что у нас на Восточной улице во всех магазинах горит свет. Одни люди стояли в дверях, глазели на улицу, стерегли магазины. Другие вынесли наружу стулья и фляги с водой. Отпивали воду, обмахивались веерами. Возле каждого стула виднелась дубинка или нож. Пока я шел, люди косились на мой силуэт, подобрав дубинки с ножами. Потом разглядели, кто идет, вернули ножи с дубинками на место.

— Ли Няньнянь, это ты. Чего носишься по улицам, будто привидение.

— Куда бегал, спать давно пора.

— Столько снобродов в городе, сидел бы дома, за матерью с отцом присматривал, за магазином присматривал, нечего носиться по улицам, будто привидение.

Я вернулся домой. Толкнул дверь в магазин. И сразу увидел, что в толпе готовых венков прибыло шесть или семь новеньких. Теперь весь магазин был заставлен венками. А некоторые венки не помещались на полу и лежали плашмя сверху. В магазине собралось два или три десятка венков, они толкались в строю, валились друг на друга. Наших венков хватало, чтобы похоронить добрый десяток покойников. Прежде редко выдавался день, чтобы в Гаотянь пришло сразу две смерти. Но сегодняшней ночью сегодняшнего года все переменилось. И неизвестно, что еще случится в городе до утра. И неизвестно, сколько еще будет покойников. Может оказаться, что наших венков не хватит. И два раза по столько, и три раза по столько не хватит. При мысли о покойниках в моем сердце не было страха, только немного беспокойной тревоги. Я протиснулся сквозь венки, чувствуя, как в сердце плещется горячий пот. Тело оставалось сухим и хладнокровным. Но сердце сочилось горячим потом, точно спелый персик, замоченный в воде.

— Мама. Мама.

Я позвал с порога, и мой крик застыл у входа на лестницу, дожидаясь, когда я протолкаюсь через погребальный мир.

Моя мать не лежала во сне в комнате на втором этаже. Навязав полный дом венков, она стояла на кухне за лестницей и заваривала чай в кастрюле. В большой алюминиевой кастрюле, которую всегда брала, чтобы парить пампушки. Налила воды до краев. Зажгла газ, вскипятила воду и теперь бросала в кастрюлю заварку. Она не знала, сколько заварки нужно на такую кастрюлю. Бросила одну щепотку. За ней другую. Сдула облако белого пара, будто солила сварившийся рис.

— Мама.

Я стоял под лампой у лестницы и смотрел на кухню.

— А где отец.

Мать повернулась ко мне, оторвавшись от кастрюли. Пар развесил на ее лице бусинки воды и пота, а щеки покрыл влажной краснотой. Скулы ее светились желтым. Спутавшиеся ото сна волосы были похожи на сорняки, по которым забыли пройтись мотыгой. Теперь мамино лицо напоминало не старую книгу или газету, а отрез мокрого кумача. Тело клонилось набок, словно подрытое дерево. Сама спросила меня об отце, но отвернулась, не дождавшись ответа. Забыла, что спрашивала. Снова ушла с головою в сон. Смотрела только за водой в кастрюле. И щепоть за щепотью бросала в воду сухой чай. Хэнаньский чай синьян. Его привезла из родной деревни толстая хозяйка соседнего магазина сельхозинструментов. Подарила моему отцу. Сказала, такому чаю и в раю бы позавидовали. Бросишь в воду пару веточек, и листья распускаются. И кажется, будто в чашке проклюнулся зеленый росток. Сказала, чашка синьянского чая бодрит и прогоняет усталость. Если одолела простуда, выпей чайник синьянского чая, и будешь как новенький. Жители Центральной равнины редко пьют чай. А жители хребта Фунюшань вообще чаю не пьют. В разгар лета