Когда солнце погасло - Янь Лянькэ

Мать заварила новую кастрюлю чая.

В первый раз она бросила туда семь или восемь щепоток старой заварки. Теперь насыпала две полные пригоршни. И чай получился густым, словно целебный отвар. Бордовым. Благоухающим горячо и свеже. Чаинки качались у края кастрюли, словно плавник на речной воде.

— Отнесешь чай в дом пятого дедушки на Верхней улице. Отнесешь, скажешь, если кого в сон клонит, выпейте нашего чаю. Скажешь, нипочем не давайте домашним спать. Кто заснет — заснобродит. А как заснобродит, быть беде.

Я ничего не ответил и не сдвинулся с места, стоял и смотрел в глаза матери. Сон из ее глаз пропал, и они походили на два пересохших озера, которые снова наполнились водой. Сон из пыльных белесых снобродных глаз не то вышибло страхом, не то вымыло паром от заваренного чая. В уголках маминых глаз залегло много морщин. Как в горах много ложбин и ущелий.

— Ступай. — Мать шагнула ко мне. Чашка в ее руках качнулась. — Твой отец виноват перед людьми. И дядя виноват перед людьми. Разнесем людям чай и будем в расчете. И вернем долги.

Слова ее звучали как по писаному. И выходило все как по писаному. Будто она не чай собралась разносить, а отвар из золота и серебра. И я с чашкой в руках торопливо шагал сквозь уличную мглу. Будто верил, что чашка чая вернет долг. Но понимал, что чашкой чая никакого долга не вернуть. И в конце концов пришел к дому пятого дедушки.

— Пятый дедушка, в городе воры. Выпейте нашего чаю, и сон как рукой снимет, воры придут, а вы не спите. — Ворота открылись, пятый дедушка недоверчиво вперился глазами в чашку. Словно ему предлагают отравленное снадобье. — Не верите — сами попробуйте, сон как рукой снимет. Правда, как рукой снимет.

Пятый дедушка смотрел настороженно. Смотрел настороженно, но все-таки вынес из дома свою чашку, и я перелил туда наш красный и черный чай. Земля под фонарями грязно желтела. А между фонарями была цвета помоев в сточной канаве. Какой-то человек быстро прошел мне навстречу. Другой обогнал и пробежал мимо. Люди так спешили, что даже не подбирали, если из рук у них что-нибудь падало. Например, пластиковые шлепанцы. Красная юбка из гладкого шелка. Чашка за чашкой я разносил мамин чай, и если она велела идти к Чжанам, шел к Чжанам. Если велела идти к Ли, шел к Ли. Звал хозяев, протягивал чашку в открытые ворота. Говорил слова. Обратной дорогой смотрел под ноги и подбирал, если у кого что упало.

Когда я относил чай в шестой дом, на перекрестке мне встретилась семья из трех человек. Мужчина лет сорока. Без майки, в одних трусах. На плече коромысло с бамбуковыми корзинами. В одной корзине голова от швейной машинки. В другой подставка. И аккуратные рулоны с тканью. И новенький костюм. Они обокрали швейное ателье. Так и есть, обокрали швейное ателье. Его жена прижимала к груди целую охапку лоскутов. Один лоскут упал на землю, и я понял, какое ателье они обокрали. Увидев меня, все трое попятились к обочине. Словно увидели, как возвращается домой хозяин ателье. Как выходит на улицу жена хозяина. Я смотрел на них, не двигаясь с места. Мутный свет фонарей заливал лица желтизной. И поверх желтизны висел пот.

— Выпейте чаю. — Я подошел ближе. — Выпейте, не будет в сон клонить, не заснобродите — Мальчик парой лет младше меня спрятался за мать, взял ее за руку. Его желтушечное лицо сделалось белым Как стены в больнице. Мужчина выступил вперед и загородил собой жену с сыном.

— Вали отсюда. Сам ты снобродишь. Сделаешь еще шаг — тебя тоже прикончу. — Он перебросил коромысло с одного плеча на другое. Чтобы корзина с головой от швейной машинки оказалась впереди. Я остановился. Оторопел. И попытался объяснить.

— Это чай. Специальный чай, чтобы прогнать сон. — Протянул им чашку. И подшагнул еще немного вперед. — Крепкий чай. Если кого клонит в сон, чай поможет взбодриться. Если кто заснобродил, чай его разбудит. — Снова протянул им чашку. И когда чашка оказалась совсем близко, он вдруг швырнул коромысло на землю. Вытащил из корзины с головой от швейной машинки нож. Тесак. Тыльная сторона лезвия чернела ржавчиной. Острие поблескивало.

— Жить надоело. Еще шаг — и я тебя прирежу.

Я застыл на месте. И руку с чашкой отдернул.

— Вали отсюда. Малец еще, не то бы я тебя прирезал.

— Это правда чай. Выпьете и в себя придете. Спать расхочется.

Пока я пятился, чай выплеснулся и облил мне руку. Не горячий и не холодный. Теплый, липкий. Я смотрел на человека со швейной машинкой. На его семью. Допятившись до середины дороги, я уже не знал, бросить мне чашку и бежать домой или нести ее дальше, в шестой дом. В шестом доме жила семья Гао. На покойнике из семьи Гао мой отец тайком заработал четыреста юаней. А мой дядя сжег покойника из семьи Гао и вытопил из него весь жир до последней капли. А пепел с костями выгреб из печи, ссыпал в урну и отдал родственникам. Семья Гао ничего о том не знала. Как днем не знаешь, какой сон тебе снился ночью. Как спящий не знает, что с ним было до сна. И я недвижимо застыл посреди дороги. И увидел, как издалека к нам приближается силуэт. И они увидели. Спрятали нож. Закинули коромысло на плечо.

— Скажешь кому с утра, что нас видел, — я всю твою семью в крематорий отправлю.

Уходя, он не забыл пригрозить мне, не забыл припугнуть. Не забыл напоследок окинуть меня свирепым взглядом. Словно ненавидит меня. И боится. От страха его взгляд полоснул меня по лицу, будто лезвие. Все трое зашагали в другую сторону, и шаги вдруг зазвучали так быстро, словно они пустились бежать. И даже тогда я не подумал, что надо посмотреть, каков этот человек из себя. Каковы из себя его жена с сыном. Местные они или не местные. Так перепугался, что забыл. В голове все побелело и перепуталось, как на опустевшем горном склоне посреди зимы. Как в книге Янь Лянькэ, похожей на заброшенное кладбище. Словно все случилось во сне, словно я сноброжу. А вдруг я и правда заснобродил. Если правда, до чего это странно и занятно. До чего чудно. Мне тоже захотелось оказаться снобродом. Я попробовал отхлебнуть из чашки. Крепко ущипнул себя за правую ногу. Ноге сделалось больно. Во рту сделалось мокро и приятно. Я понял, что не