Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

Теперь мы гадаем, каким образом Церковь и Россия выйдут из того страшного тупика, в котором они оказались. Очевидно, что лучшее будущее России неотрывно от христианства. И если суждено ей возрождение, то совершиться оно может только на религиозной почве. Но будет ли у Церкви настолько сил, чтобы это возрождение начать? Она сейчас переживает глубокий кризис и, прежде всего, сама нуждается в возрождении. Напрасно многие думают, что это только кризис церковного управления, кризис власти в Церкви. На самом деле мы переживаем нечто большее – кризис самого церковного сознания, традиционного понятия церковности. В различных условиях и формах этот кризис коснулся сейчас всего мирового христианства. Но русская Православная Церковь переживает его в своей особой форме. Несвобода внешняя парализует жизнь, переходит в несвободу внутреннюю, закрепляется в сознании, отождествляется с церковной традицией. И многим кажется уже бесспорным что никакое творчество невозможно, что оно обречено и, скорее всего, не нужно. Остается только ждать разрешения мировых судеб и ругать архиереев.

Но трагичнее всего, что эти взгляды старшего обескровленного и запутанного поколения перенимает приходящая в Церковь молодежь и интеллигенция. Трагично, что они забывают и предают свой опыт духовного раскрепощения. На фоне их консервативно-стилизованного «старушечьего» Православия трудно поверить, что они действительно пережили радость свободы во Христе, ощутили приток благодатных сил. Глядя на них, приходится думать, что слишком часто обращение в христианство, в Православие на самом деле означает смену идеологий. Но идеология, сколько бы ни казалась она безусловно-верной, не способна освободить человека.

А сейчас, как никогда, чтобы противостать гуманизму безбожному, разрушающему человека, чтобы не дать выродиться гуманизму внерелигиозному, нужна христианская инициатива. Мы слишком пассивны по отношению к миру. Мы не несем в себе собственной религиозной воли, собственного попечения о мире, мы как будто забыли, что нам доверена великая задача преображать мир. Мы должны начать с пророчества внутри Церкви о подлинных основаниях надежды в христианстве, а не с реставрации или модернизации того, что теперь является лишь историко-культурным напластованием. Нужны новые творческие усилия, нужен новый язык. Нам нужно говорить о том, что находится по ту сторону и модернизма и консерватизма, о вечно-живом, абсолютном в этом относительном мире, о вечно-старом и вечно-юном одновременно. Наш историзм должен быть мета-историчен, не только прорыв в вечность, но присутствие этой вечности в нашем времени, мета-истории в истории.

Христианская активность должна вести не к реформации, а к трансформации христианского сознания и жизни, а через нее к преображению мира. Только встав на этот путь, мы ответим на вызов безбожия построить мир на автономных началах, только тогда мы откликнемся на зов тех, кто близок к Свету, но кому наша нерадивость и косность не позволяют к нему приобщиться.

Июнь 1974

«Из-под глыб», сборник статей А. И. Солженицына, И. Р. Шафаревича, М. С. Агурского, М. К. Поливанова, Ф. Г. Светова, Е. В. Барабанова, В. М. Борисова – YMCA-Press,

Париж, 1974

Правда гуманизма

– Что же касается меня, господа, то я всегда с восторгом встречаю оправдательные приговоры. Я не боюсь за нравственность и за справедливость, когда говорят «невиновен», а, напротив, чувствую удовольствие. Даже когда моя совесть говорит мне, что, оправдав преступника, присяжные сделали ошибку, то и тогда я торжествую. Судите сами, господа: если судьи и присяжные более верят человеку, чем уликам, вещественным доказательствам и речам, то разве эта вера в человека сама по себе не выше всяких житейских соображений? Веровать в Бога нетрудно. В Бога веровали и Бирон, и Аракчеев, и инквизиторы. Нет – вы в человека уверуйте!

А. П. Чехов, «Рассказ старшего садовника»

I

Новоевропейская культура двойственна в своем происхождении: она вышла из Церкви, но формообразующим ядром ее был гуманизм. И до сих пор проблема гуманизма остается центральной проблемой нашей духовной жизни. Духовный и нравственный смысл ее еще не до конца понят христианским сознанием. Как и современная культура, гуманизм двоится и легко переходит в свою противоположность.

Гуманизм имеет христианские истоки: в основании его лежат мистические движения XII и XIII веков, святой Франциск и Данте – от них берет свое начало гуманистическая вера в святыню человеческой личности. Об этих истоках часто забывают и пытаются свести гуманизм только к «языческой реакции» на христианство. Действительно, в гуманизме эпохи Ренессанса и Просвещения эти черты проявились достаточно определенно, однако, не они составляют главное. Пафос гуманизма – творческая активность личности. Личность не хочет мириться с внешними авторитетами. Она утверждает свободу человека, свободу его совести, свободу его исканий. Именно эта свобода, столь часто граничащая со своеволием, определяет двойственный путь новоевропейского гуманизма.

Гуманизм возник как движение, стремившееся освободить жизнь духа от церковной опеки, снять монашеско-аскетические ограничения свободному развитию человеческой личности, раскрыть ценности земной жизни в государстве, хозяйстве, искусствах, науке. Впервые эти темы начинают изучать уже в позднем средневековье – в культе рыцарского сословия, в поэзии трубадуров и миннезингеров, в усилении индивидуальных запросов и требований, в столкновении таких значительных личностей как Абеляр и Бернард Клервосский. Однако радикальный поворот начинается значительно позже – с «героической эпохи» итальянских городских коммун. Культура города, а не монастыря и замка, становится почвой гуманистического движения. Здесь ярче проявляется рост земных интересов, и оттого глубже и сознательнее идет процесс выработки нового мировоззрения. В центре этого мировоззрения – тема о достоинстве человека, о его судьбе и назначении, о его силах и возможностях. Отсюда – интерес к прошлому, возрождение классической древности, которая становится одним из основных элементов в образовании и художественном творчестве; отсюда же – влечение к самоанализу и изучению природы.

Тема человеческой судьбы, познавательных и творческих возможностей личности подводила к критическому пересмотру традиционного церковного учения. Так было в Италии; а еще более напряженно – в северной Европе, в странах германской культуры, где гуманизм развивался под знаком углубленной богословской заинтересованности. Новое знание о человеке, открытие богатого мира классической античности столкнулись с христианством и постулировали необходимость синтеза: как оправдать право на свободное творчество и познание? как примирить вновь открытую классическую культуру с христианством? как соединить «божественного Платона» с учением Христа, Афины – с Иерусалимом? И гуманизм пытается обрести искомый синтез на путях «общечеловеческой» этики. Но для этого нужно доказать, что все религии и философские системы суть лишь различные исторические проявления единой, общей всему человечеству религии. И вот, в «Письмах об евангелической философии» Эразм Роттердамский развивает мысль, что новизна христианства состоит лишь в