Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

На самом деле дневник молодого Андреева – своеобразная ловушка для читателя. Из него слишком легко сделать вывод, что будущий писатель появился буквально из ниоткуда – из пьяных дебошей и утреннего похмелья с разбитой физиономией.

Однако за скобками или, лучше сказать, на полях дневника остались заботы совсем еще молодого и неопытного человека о семье, где мать и пятеро детей нигде не работали, но как-то же существовали. На полях дневника остались бездна прочитанных им книг, с которыми он не расставался. Остались его спортивные интересы, страсть к пешим прогулкам, внимательная любовь к природе… Его душевная открытость и остроумие в тесном родственном кругу, которое отмечали все домочадцы…

И вообще – почему, несмотря ни на что, Леонида так любили в семье? Это заметно в воспоминаниях его братьев и сестры, а ведь они порой описывают ужасные вещи!

Но даже не это главное. Главное – сам дневник. Глубокая рефлексия, запечатленная в слове, уже является огромной внутренней работой над собой. Это лучший путь самоконтроля и самоанализа, а в этом Андреев был беспощаден в отношении самого себя.

Его дневник – не практические записи на каждый день, не ежедневник, а именно Дневник с большой буквы – способ и средство самопознания.

Неслучайно дневник Андреева уже много лет является объектом пристального изучения исследователей его жизни и творчества. У него два автора – внешний и внутренний. Внешний автор порой не стесняется писать даже в пьяном состоянии (и Андреев не уничтожил эти записи). А внутренний – всегда исключительно трезв и точен в наблюдениях за персонажем этого дневника, которым является он сам.

И еще так он развивал свои писательские навыки.

Неслучайно некоторые из его произведений потом будут написаны именно в форме дневника: “Мысль”, “Мои записки”, “Дневник Сатаны”…

Красная рубашка

Москва-матушка встретила Андреева не так ласково, как он ожидал. Снова начались бюрократические проволочки. Почта России в то время работала исправно, и все запросы и документы приходили в Московский университет из Петербурга и Орла в срок, но…

Формально он был отчислен из Петербургского университета за невнос платы. В Москве была надежда на бесплатное обучение. В книге Николая Фатова опубликован целый пакет документов, который сопровождал зачисление Андреева в Московский университет.

Девятого августа он подает прошение “Господину Инспектору Московского Императорского Университета”. Его начало представляет собой образец бюрократического слога, где слова и понятия вступают в противоречие друг с другом:

Не имея никаких средств, имею честь покорнейше просить Ваше Высокородие ходатайствовать перед Советом Университета об освобождении меня от платы за право учения в осеннем полугодии текущего 1893 года.

Не имея средств, он имеет честь, чтобы покорнейше просить.

К прошению прилагалось “Свидетельство о бедности”, выданное Орловским полицейским управлением.

Одновременно Андреев хлопотал о получении пособия от Орловского общества вспомоществования недостаточным учащимся в высших учебных заведениях. Общество запросило директора Орловской гимназии подтвердить, что Андреев является ее выпускником. Получив таковое подтверждение, Общество направило запрос в Московский университет, “не встретится ли препятствий к выдаче пособия г. Андрееву”. Николай Фатов нашел этот запрос в архиве университетской канцелярии с курьезной резолюцией: “Ответить, что такого нет. Поведение?”

Вся эта переписка вместе с отправкой необходимых документов из Петербурга тянулась больше двух месяцев. Лишь 14 октября Андреев был зачислен на 2 курс.

Но и это было еще не все. Когда он явился в канцелярию за свидетельством о зачислении, ему было предъявлено следующее печатное обязательство:

На основании распоряжения г. Министра Народного Просвещения от 21 января 1887 года обязуюсь во время пребывания моего в Университете не принимать участия ни в каких сообществах, как например, землячествах и тому подобных, а равно не вступать даже в дозволенные законом общества, без разрешения на то в каждом отдельном случае ближайшего начальства.

При сей подписке мне объявлено, что за нарушение ее я подлежу удалению из Университета.

Он это обязательство подписал. Но выполнять его не собирался. Брат Павел вспоминал, что Леонид не просто был частым посетителем вечеринок Орловского землячества, но и являлся душой этой компании. Очевидно, здесь он чувствовал себя куда уверенней, чем в кружке Веры Гедройц.

“Неверно будет представление о нем как о человеке мрачном на людях и замкнутом в себе. В обществе это был самый веселый, интересный и остроумный собеседник. Не чужда была ему и общественная жизнь. Кружки, землячества, в которых он был одним из главных членов, он часто выступал с рефератами, разного рода докладами, всюду внося интерес и страстность в спорах”.

Первое время он с другими студентами проживал в “номерах Фальц-Фейна”, названных по имени владельца дешевой гостиницы на Тверской улице. Как ее описывает Андреев в незаконченном отрывке “После государственных экзаменов”, она очень напоминала современные студенческие общаги.

На Тверской есть обширнейшие меблированные комнаты, занимающие несколько корпусов. Тот корпус, в котором обитали мы, студенты, назывался в то время “разбойничьим”. Весьма возможно, что это название было до известной степени справедливо, но нельзя отрицать, что есть другие, более справедливые названия. Так, некоторые называли его Бедламом. Извозчики оказывали предпочтение непонятному наименованию: “Веницейская республика”, причем под данным образом правления они усматривали неукоснительную способность сваливаться с сиденья и принимать вертикальное положение лишь при посредстве швейцара. Республиканцы, или сумасшедшие, или разбойники – наименование зависело от точки зрения – занимали ряд номеров, узких, высоких и грязных, проходивших вдоль бесконечных коридоров.

В Москве, несмотря на бедность студиозусов всех времен, шла самая шумная и развеселая студенческая жизнь, о которой Павел Андреев писал:

“Студенчество в массе жило тогда очень беспорядочной и пьяной жизнью. Работали только в кружках да в землячествах, остальное время пили, пили до потери сознания. Часто на улицах Москвы можно было ночью встретить целые процессии пьяных студентов, распевающих «вечную память» над мертвецки пьяным же товарищем, которого они на одеялах, а то и просто на простынях носили по городу… Причем полиция очень снисходительно относилась к их пьянству, безобразиям на улице, лишь бы не занимались политикой”.

В ноябре 1903 года некто Вс. Чаговец в “Киевской газете” сообщил о московской жизни Андреева того времени: “Кто бы мог угадать в бесшабашном гимназисте, а затем в безалаберном студенте московского университета девяностых годов будущего писателя с таким крупным талантом? Товарищи его по университету рассказывали мне о нем как о типичном студенте, увлекающемся, влюбчивом и быстро охлаждающемся…

В интимном кругу, говорят, существовал даже термин “пить по-андреевски”: аршин колбасы и аршин рюмок”.

Аршин – чуть больше 70 сантиметров,