Леонид Андреев: Герцог Лоренцо - Павел Валерьевич Басинский

абсолютная непрактичность Анастасии Николаевны. После смерти мужа она не только не могла управляться с домом в Орле, но и попадала в весьма опасные ситуации, из которых ее саму нужно было срочно выручать.

Незадолго до переезда произошла история, которую Софья Панова считает “курьезной”: “Он в это время переходил на 3-й курс. Леонид был в Москве, а мать еще жила тогда в Орле. Дело было перед Пасхой. В доме Андреевых жили постояльцы, и к одному из них приехали из-за границы эмигранты. Мать Леонида, как хозяйка дома, должна была сообщить в полицию, но она не сообщила; явились с обыском, всё перерыли, и мать Л.Н. была арестована. При допросе необычайно много путала, признавала своими знакомыми лиц, которых никогда не видала и которые никогда даже не бывали в Орле, но которые ей казались по виду симпатичными. Ее переслали в Москву, потом в Петербург. От Леонида это скрывали, так как у него были экзамены”.

На самом деле все было очень и очень серьезно! Римма Андреева вспоминала, что после отъезда Леонида из Орла мать сдавала флигель и несколько комнат в доме случайным жильцам…

“Одна из жиличек – политическая – «занималась за стол» с сестрой Зиной. Частенько к нам приходил околоточный. И вот какой разговор произошел у него с матерью при первом его визите. «Имейте в виду, г-жа Андреева, что в вашем доме живет поднадзорная», – строго заявил представитель власти. – «Ну и слава Богу!» – наивно отвечала мать, далекая от всякой политики. – «Так ведь она политическая!» – «Ну и очень хорошо! Я очень рада!» – не понимала мать. Приходя впоследствии, околоточный спрашивал: «Ну что, живет у вас такая-то?» – «Как же, как же! Живет! Такая милая, хорошая! Но вот чудачка – ничего кроме каши не ест, говорит, что в тюрьме привыкла»”.

Эта “чудачка” сообщила товарищам в Петербург, что, если кого-то из них вышлют из столицы, пусть едут в Орел к “мадам Андреевой” – “она очень милый и отзывчивый человек”. Они и не преминули этим воспользоваться. В результате в ночь на 22 апреля 1894 года к Андреевым явились тридцать городовых с офицерами, окружили дом и сад, произвели обыск и арестовали новых постояльцев вместе с барышней. Анастасию Николаевну попросили пройти в участок для составления протокола. “Мы были в полной уверенности, – пишет Римма Андреева, – что она скоро придет назад. Так думала и сама мать”.

Но она не пришла.

В течение нескольких недель Анастасия Николаевна побывала в московских и петербургских тюрьмах, от Таганки до Петропавловки. Это тщательно скрывалось от Леонида, которому посылались письма якобы от матери, подделываясь под ее стиль: “Милый мой Катуша, не беспокойся, что я не пишу, – обварила себе руку”. А братья и сестры в своих письмах подтверждали этот “факт”, объясняя им то, что письма написаны почерком Риммы.

Наконец орловский знакомый в Москве сообщил ему правду. Андреев сначала не поверил, настолько невероятным ему показался арест пожилой полуграмотной женщины по политическому обвинению. Он отправил запрос в Орел и, получив подтверждение, бросился хлопотать о матери, которая находилась уже в Петербурге. Ее освободили 12 мая и отправили в Орел под “особый надзор полиции”. Леонид со студентами встречал ее на Николаевском вокзале, откуда до Курского вокзала студенты несли ее с песнями на руках.

Трудно представить себе состояние Анастасии Николаевны, впервые оказавшейся в тюрьме и не понимавшей причины, по которой ее посадили. Возвратившись, она рассказывала, что в московской тюрьме сидела в полуподвальном помещении и видела в окне только ноги прохожих. При каждой паре проходивших ног она думала: “Вот, вот, мой Коточка идет!”

В Петербурге она заболела, и ее перевели в больницу, где она шила мешки. “Разве я мешки шила, – говорила она, – я сшивала свои слезы”.

Римма Андреева пишет:

“Вышла она из тюрьмы без копейки денег. Не зная совершенно города, не имея в нем знакомых, она впала в отчаяние. Она остановилась на Троицком мосту, не зная, что предпринять дальше, – и принялась плакать.

К ней подошел какой-то человек, стал расспрашивать о причине ее горя, но она так плакала, что не могла ничего рассказать. Тогда он повел ее в трактир, и здесь подробно, ничего не скрывая, она рассказала ему, что с ней случилось, не позабывала упомянуть о «Коточке», который находится в данное время в Москве и ничего о ней не знает. Незнакомец посоветовал ей вернуться вновь в тюрьму и попросить, чтобы ее отправили в Орел или хотя бы в Москву.

Она так и сделала. И, вернувшись в тюрьму, она, увидав там незнакомца, поняла, что это был охранник.

Он проводил ее на вокзал, купил ей билет до Орла и дал телеграмму Леониду в Москву. Тут же, по дороге на вокзал, он рассказал ей, что по выходе из тюрьмы он шел за ней следом, думая, что она пойдет на конспиративную квартиру”.

Хороший сюжет для не написанного ее сыном рассказа. Но финал этой истории был совсем не веселый. Римма Андреева пишет: “Уехав более или менее молодой женщиной (ей было тогда 43 года. – П.Б.), мать возвратилась в Орел совершенно другим человеком. Уехала молодая – приехала старуха”. Она же вспоминала, что после этой истории Леонид стал “необычайно ласков с матерью, и этой ласковостью, участием и внимательностью он как бы хотел вознаградить ее за пережитое в тюрьмах”.

Крейзмановщина

Осенью 1894 года семья Андреевых продает свой дом за полторы тысячи рублей и навсегда покидает Орел…

Воспоминания Павла и Риммы об обстоятельствах переезда в Москву расходятся, но надо учесть, что оба в то время были еще детьми.

Римма утверждает, что в дороге Леонид “пил, пил, пил”, в Москве “неделю лежал больной”, а они с сестрой Зиной бегали по городу в поисках квартиры.

Павел же пишет, что переезд в Москву благотворно отразился на его старшем брате, и первое время он совсем бросил пить.

“Первый год нашей вновь совместной с Леонидом жизни в Москве проходит для меня как-то малозамеченным, так как жил он жизнью одинокой и замкнутой от всех нас. Знаю только, что этот год он много занимался, писал, еще больше читал и совсем не пил. Делались иногда совместные прогулки или на Воробьевы горы, или в Сокольники, когда он был весел и товарищески близок с нами. Помню мою с ним прогулку по берегу Москвы-реки. Солнечно, тепло, на реке много лодок, пароход, наполненный пассажирами, а он сидит на траве, ест хлеб с луком, который составил тогда весь наш обед, и говорит