Стивен Кинг за железным занавесом (история книг С. Кинга в СССР и России, 1981-2025) - Ернар Шамбаев

прозревал замысел сквозь коряво переведенные фразы – чистая телепатия. Я понял, что нашел своего автора, и в итоге прочел у него почти все… Тексты Кинга имеют высокий запас прочности, именно потому для них не критичен дурной перевод, телепатия все равно сохраняется. Слог Кинга прост и кристально ясен, все им описываемое предельно наглядно, персонажи детальны и объемны»[57].

* * *

Одна из особенностей прозы Стивена Кинга – язык его персонажей. Они говорят живо и выразительно, но зачастую – грубо, жестко, порой откровенно непристойно. Его герои – люди из народа, подростки, деревенские жители, рабочие, заключенные, полицейские, не всегда образованные, часто травмированные, испуганные или обозленные. Их речь полна просторечий, жаргона, крепких выражений, а иногда и мата. Кинг и сам в интервью может ввернуть какое-нибудь крепкое словцо, он тоже не чурается обсценной лексики. Все это создает ощущение подлинности, приближенности текста к реальной американской жизни, к той реальности, которую Кинг мастерски изображает.

Однако при переводе таких произведений на русский язык возникает серьезное стилистическое и культурное препятствие. Русская литературная традиция крайне неохотно допускает ненормативную лексику в художественную прозу. Даже несмотря на то, что в повседневной речи мат в России встречается повсеместно, на страницах книг он по-прежнему остается почти под моральным запретом. Этот запрет, скорее, негласный, этический. Русскоязычная читающая публика относится к мату в литературе настороженно, часто – отрицательно. Многие воспринимают его как признак дурного вкуса, литературной лености или дешевого эпатажа.

Особенно остро это проявляется в вопросе перевода. Один из ярчайших примеров – история с романом Дж. Д. Сэлинджера «Над пропастью во ржи» («The Catcher in the Rye»). Классический советский перевод Риты Райт-Ковалевой, появившийся в 1960-м году, изящно обходит обсценную лексику, делая упор на разговорную, но все же литературную речь. Современный перевод Немцева, напротив, старается передать дух оригинала буквально, включая прямые матершинные выражения. Несмотря на формальную точность, публика – по большей части – осталась верна первому переводу. Причина проста: текст, перегруженный матом, вызывает отторжение у той самой аудитории, которая читает Сэлинджера (и Кинга). Механизм здесь устойчив: чем интеллектуальнее читатель, тем реже он терпит ненормативную лексику в литературе, даже если слышит ее каждый день на улице.

Когда-то, в молодости, автору этих строк даже пришла в голову идея составить и издать Англо-русский и русско-английский словарь мата в наивной надежде, что он окажется полезен переводчикам и культурологам. Однако все издательства, куда рукопись была отправлена, отказали. Один редактор даже пояснил: «Тем, кому такая книга могла бы быть теоретически интересна, книг не читают. А те, кто читает книги, мат не приемлют».

В случае с Стивеном Кингом переводчику приходится балансировать. С одной стороны – есть оригинал с его живой, грубой, честной речью. С другой – традиции и ожидания русскоязычного читателя. Отсюда – мучительный выбор между точностью и уместностью. Перевести буквально, значит шокировать читателя, отпугнуть его, исказить восприятие героя. Смягчить – значит лишить персонажа индивидуальности, характера, реалистичности. Найти золотую середину – задача почти алхимическая.

В России к бумажной книге издавна относятся не просто с уважением, а с благоговением. Советский лозунг «Книга – лучший подарок» закрепил за ней статус почти сакрального объекта. Книга в России – это артефакт культуры, наставник, носитель истины. Она может быть умной, доброй, вечной, но уж точно не пошлой и не грязной. Поэтому книга, наполненная обсценной лексикой, вызывает у читателя инстинктивное отторжение. Ее хочется отложить, как что-то недостойное. Как грязное белье, оказавшееся посреди застеленной постели. Даже если речь идет не о бездумной брани, а о попытке достоверно передать речь героев из низов общества, у многих срабатывает внутренний блок: «Но это же книга! А в книге так нельзя».

Существует еще один важный, но часто недооцениваемый барьер в передаче языка Стивена Кинга русскому читателю – это наша болезненная чувствительность к орфографическим ошибкам и языковым кривулькам. Мы – народ с повышенным грамматическим слухом. Мы замечаем все. Ошибки в названиях магазинов, безграмотные таблички в транспорте, нелепые надписи на рекламных баннерах – все это не проходит мимо нашего внимания. Оно режет глаз, вызывает внутреннее возмущение, становится поводом для язвительных шуток в соцсетях. Мы – граммар-наци, и этим все сказано.

На первый взгляд это мелочь, но именно она создает культурное расхождение, сказывающееся и на восприятии Кинга. В англоязычной среде к ошибкам в письме относятся гораздо спокойнее. Там это может быть частью образа, характером персонажа, приемом стилизации. Никто не будет биться в истерике от таблички «Drive Thru» или нарочито искаженного названия вроде «Krazy Kat Kafe». В русском языке подобная стилизация воспринимается с трудом – как свидетельство безграмотности, а не художественный ход.

И вот здесь мы подходим к знаковому примеру – роману Стивена Кинга «Pet Sematary». Это намеренно испорченное слово cemetery, написанное так, как его могла бы написать детская рука на самодельной табличке. Для англоязычного читателя это – естественная часть антуража, придающая зловещему месту наивное, детское, но от этого еще более жуткое очарование. Все совершенно уместно.

Попытка издательства «АСТ» в 2016 году передать искажение как «КлаТбище домашних жЫвотных» вызвала у читателей, мягко говоря, недоумение. Идея была понятна и заключалась в том, чтобы визуально обозначить ошибочность, подражая детской письменности, но получилось нечто в духе интернет-мемов. Нарочитое «жЫвотных» выглядело не как элемент художественной игры, а как пародия.

Для русского читателя орфография – неотъемлемая часть смысла и эстетики. Мы не привыкли воспринимать ошибку как прием. Ошибка – это ошибка. Это надо исправить, а не художественно обосновывать. В этом и состоит ключевая культурная разница. Там – пространство лингвистической вольности. Здесь – территория строгих правил.

Переводчику и издателю в таком случае приходится делать непростой выбор: сохранить авторское искажение, рискуя вызвать раздражение у языковых блюстителей, или сгладить, адаптировать, но тогда теряется особая интонация, детская наивность, превратившаяся в нечто зловещее. Ведь «Pet Sematary» – это не просто искаженное слово. Это сигнал: мир пошел наперекосяк. Даже язык уже «сломался». И это по-настоящему страшно.

Как уже было сказано, в 2016 году издательство «АСТ» выпустило новый перевод романа «Pet Sematary» под названием «КлаТбище домашних жЫвотных». Русскоязычные читатели – публика с одной стороны внимательная, с другой – безжалостная. Искажение в названии, задуманное как художественный прием, было воспринято буквально и вызвало волну недоумения и насмешек. В отзывах то и дело появлялись комментарии: «У вас в названии две ошибки, вам не стыдно?», «Жи-ши пиши с буквой «и» – вы в школе вообще учились?», «Кто это согласовал, корректоры спали?», «Это что теперь, перевод для