Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

кто, несмотря на шум, успел уже заснуть. Они бегут толпой, выстраиваются пятерками. Никто не понимает, что это значит. Блоковой нет, подсчитывают штубовые. Это длится чуть ли не час. Сумрак раннего зимнего вечера уже окутал лагерь, когда свисток наконец освободил стоящих на поверке женщин. Конечно, суп в лавке кончился, усталость и холод сморили истощенные тела. Однако не успевают женщины раздеться, как свистки снова зовут их на поверку. Надо построиться и пятерками идти к воротам. Идут. Час спустя – снова свисток. Конец непонятной поверке. Многие женщины успели задремать, когда поверка объявляется в третий раз. На этот раз созывают всех полек. Уже ночь. Разомлевшие от сна женщины дрожат всем телом. В голове одна-единственная мысль: когда же все это кончится? Безразлично, что предстоит им, обыск или побои, все равно, лишь бы поскорее. Ночь холодная – ведь еще только начало февраля. Теперь их выстраивают десятками. Кто-то шепчет: «Каждую десятую – к смерти». А кто-то слышал, будто причиной всему – побег из лагеря, обнаруженный сегодня в Будах. Женщины стоят, прижавшись друг к другу, – так потеплее. Тут только видно, как много в лагере полек. Группами по сто человек стоят они против здания охраны СС, четко вырисовываясь в темноте. Они стоят так близко к проволочным заграждениям, как обычно не разрешается стоять никому: от смертоносных изоляторов их отделяет только ров. Яркие лампы слепят глаза. Время идет, не принося изменений. Становится все холоднее. Тщетно руки растирают тело, бьют, щиплют его, пытаясь согреть. Крепкий мороз заставляет эсэсовца на вышке громко топать ногами. Наконец что-то начинается. Приказывают построиться по алфавиту. Строятся очень долго, так как не все женщины знают алфавит и свое место в нем. Чей-то голос называет в темноте фамилии, кто-то проверяет номера, пришитые к полосатой одежде. Тут же объявляют: прошедшие поверку пусть идут в барак, но спать им ложиться нельзя. И в самом деле, вскоре после поверки снова раздаются свистки. Снова сбор около здания охраны. На этот раз, после построения и подсчета, темноту огласил громкий, заунывный крик:

– Maria Bieda! Maria Bieda! Wo ist Maria Bieda?[57]

Теперь всем ясно, что Мария Беда бежала. Сейчас она уже далеко; здесь, в лагере, кличут ее, а она, верно, нашла пристанище в каком-нибудь стоге сена. Полек пробирает дрожь. На этот раз не от холода. Немки спят, еврейки спят. Только польки стоят на морозе и слушают, как чей-то голос во тьме заунывно твердит:

– Ma-ria Bie-da! Ma-ria Bie-da!

Страх гонится за ней по пятам, весь лагерь кинулся за ней в погоню, все виды призраков смерти, от которых она убежала сегодня в Будах, несутся за ней вдогонку, крича:

– Wo – ist – Ма – ria – Bie – da?

Напрасно зовете Марию Беду! Она уже далеко. Побег удался. Родные дороги и тропки благополучно приведут ее домой, кажется, в Ченстохову.

В полночь польки идут спать. В половине четвертого – подъем, и снова на работу. У ворот теперь стоит лишь одна команда 117, оставленная в наказание за Марию Беду, бежавшую из лагеря.

Ночная поверка выявила недостатки учета. Лагерная комендатура недосчиталась еще нескольких женщин, и нельзя было выяснить, убиты они или бежали. С этого времени ввели общие поверки и татуировку.

Мария Беда сделала почин. После ее побега пятница – базарный день, когда на дороге царит оживление, – становится опасным днем. Каждую неделю кто-нибудь пытает счастье. Но не всегда удачно. После бегства Марии Беды женщинам вытатуировали на руке номера. Кроме того, начальник с помощью капо теперь считает женщин три раза в день: когда они прибывают на место работы, в обеденный перерыв и перед возвращением на поверку. Если кто-то бежал, начальника, охранников-эсэсовцев и капо сажают в карцер – подвальную камеру. Работающим в Будах полькам объявлено, что побег будет караться самым строжайшим образом.

Прошла всего неделя. Снова пятница, базарный день, и дорога запружена людьми. В полдень, еще перед раздачей супа, обнаружен новый побег. Эсэсовцы, которых вызвали по телефону, принимаются за поиски. Роющие канавы женщины с ужасом смотрят, не ведут ли пойманную. Нет, ей удалось бежать. Но свою полосатую одежду она оставила в сарае одной из крестьянских усадеб. И вот на следующее утро глазам полек, идущих мимо этой усадьбы, предстает хорошо знакомое зрелище. Перед домом – длинный красивый автомобиль. У порога группка эсэсовцев. По очереди выходят из дверей все обитатели дома – пожилые родители с кучкой детей. Маленькая девочка цепляется за руку матери, говорит на чистейшем польском языке:

– Мама, мама, я боюсь!

Гестаповец открывает перед ними дверцу лимузина, жестом приглашает садиться. У них очень бледные неподвижные лица. Глаза встречаются с глазами женщин в тюремной полосатой одежде. Дверца захлопывается, автомобиль отъезжает.

Однако и это зрелище не отпугнуло женщин. В следующую пятницу – очередной побег. Вначале поиски не дают никакого результата, хотя эсэсовцы перетряхивают подряд все дома и хозяйственные постройки. Но вот, уже после обеда, одному из эсэсовцев приходит в голову спросить у играющих возле дороги детей, не видели ли они женщину в полосатом платье, точно таком же, как платья вот этих работниц. Да, видели, и дети показывают направление. В этот день в хвосте возвращающейся с работы колонны 117 несли на носилках окровавленный труп, покрытый полосатым платьем. Ветер развевает прядки ее коротких волос и упорно срывает с тела тюремное платье. Она уже не узница. Как далека она от шагающей колонны, когда плывет, неподвижная и тихая, на плечах усталых товарок. Каким тяжелым и грузным стало ее тело на последнем пути в лагерь. Разъяренный эсэсовец натравливает собаку, и та хватает за ноги женщин, несущих носилки, заставляя их ускорить шаг. А она уже не боится эсэсовских собак, никогда не задрожит при виде направленного на нее дула револьвера, не заплачет горько, когда за ней захлопнутся лагерные ворота. Она свободна.

Команда 117 всем внушает ужас.

Каждое утро перед седьмым бараком разыгрываются странные сцены. Женщины, выстраиваясь пятерками на поверку, выбирают место поближе к дороге или возле лаза через ров. Как только поверка кончается, они, сговорившись заранее, большой группой мчатся прямо на блоковую. Лучшего способа не придумаешь. Она – вылитая укротительница зверей – пытается загородить проход. Свирепое лицо, палка, то и дело обрушивающаяся на головы узниц, оскорбительные слова – все это длится лишь долю секунды. При всем желании блоковая не в силах избить одновременно даже десяток женщин, где уж тут сотню. Ну, ударит кого-то, да разве лавину сдержишь? В этот решающий момент, когда