Дым над Биркенау. Страшная правда об Освенциме - Северина Шмаглевская

ведет к красивому дворцу, сверкающему белизной среди старинного парка. Это Хармензе. Когда впервые видишь это здание, слышишь ржанье лошадей, чувствуешь запах конюшни, более крепкий, чем аромат хвои, когда от прудов доносится гоготанье и протяжный, призывный крик гусей и они приближаются своей валкой походкой, похожие на белые лодочки, спокойные, как сама природа, ничего не зная о бушующей над миром буре, невольно поддаешься иллюзии, будто здесь обитают мирные люди. Что вот-вот увидишь кого-то, кто ведет обычную безмятежную жизнь, что выпала тебе радость взглянуть на свободных людей, каких тебе, узнику, давно уже не доводилось встречать. Колонна шагает вперед, сворачивает к внушительному фронтону дворца, и тут внезапно открывается боковая дверь. Стая гусей галдящей тучей бросается туда. Из двери с корзиной корма в руке выходит заключенная. За ней неотступно следует эсэсовка. Значит, и тут то же самое. Концентрационный лагерь, подобно опухоли, распространился по всей округе, напрасно глаза высматривают нормальную человеческую жизнь.

Хармензе – животноводческая ферма, где работают женщины. Осенью 1942 года в Равенсбрюке открылись добровольные курсы по разведению птицы и кроликов. Окончившим курсы женщинам предстояла дорога в Освенцим. Записались главным образом те, у кого были близкие в освенцимском лагере. Приехали они сюда в начале октября. После долгих и сложных розысков многие из них узнали, что тех людей, ради кого они прибыли сюда, уже нет в живых.

Команда 117 ежедневно проходит через Хармензе, осторожно передавая скудные сведения из лагеря работающим здесь женщинам.

Условия в Хармензе несравненно лучше, чем в Биркенау. Живут здесь в дворцовых комнатах, едят в столовых, имеют шкафчики для своих вещей и, что самое главное, могут купаться. Время от времени Биркенау отправляет в Хармензе чистую одежду и белье (капо из соответствующих складов берут за это плату яйцами, курами и кроликами).

Колонна минует Хармензе и идет дальше прямой грабовой аллеей. На лугу по обе стороны аллеи стоят курятники и обнесенные металлической сеткой вольеры.

А дальше уже видны пруды. Рябью покрываются они от порывов ветра, прибрежные камыши гнутся в низких поклонах. Это красивейшая часть дороги. Длинная серая колонна проходит здесь в тот момент, когда из-за прудов поднимается солнце и расцвечивает яркими красками потревоженную воду.

Тут и там на берегу пруда виднеется широкий пень, плоский камень или изогнутая ветка – удобное место отдыха для прохожего. Но идущий сейчас мимо человек – лишь частичка колонны, отколоться от которой ему нельзя. Его разбитые ноги будто вросли в ритм сотен других ног, отсчитывающих время. Только взглядом может он объять богатства, щедро разбросанные здесь природой, и глаза его жадно впитывают красоту пейзажей, которые будут сниться ему по ночам, глаза его видят голые побеги и колючки шиповника, растущего у дороги.

Когда он идет так, заглядевшись, ноги его спотыкаются о мерзлые комья, и каждый шаг причиняет острую боль. Налитые тяжестью, распухшие в щиколотках, обмотанные тряпьем ноги с трудом волокут ботинки на деревянной подошве. Те из заключенных, кто погиб в тифу, больше уже не страдают, но те, кто продолжает жить, как русалочка в сказке Андерсена, ценой нестерпимой боли обрели право смотреть на мир, право жить, право чувствовать – неизвестно только, надолго ли.

Плотина сужается, кусты ежевики и шиповника цепляются шипами за полосатую одежду, будто хотят удержать заключенных. Но обмотанные тряпьем ноги размеренно идут вперед.

В конце плотины, где вода с шумом падает вниз, стоит старая мельница. Поравнявшись с ней, женщины вздыхают с облегчением – половина пути пройдена. Не останавливаясь, они идут дальше. Дорога становится все тяжелее, уводит от прудов вверх по песчаному грунту. Здесь каждый шаг уже не отдает болью в мышцы. Зато ноги по щиколотку увязают в песке. На развилке песчаной дороги, под четырьмя каштанами, стоит белая часовенка с распятием. Глаза приветствуют ее еще издалека – это, как и старая мельница, еще один этап странствия.

О чем только не думаешь, идя так через поля. Бредущая по песку колонна хранит молчание, усталость склонила головы, покрыла лоб бусинками пота. Погруженному в раздумья легче идти, можно забыть о боли, забыть о голоде.

На горизонте стеной встает лес. Это Буды. Хотелось бы, чтобы путь длился бесконечно долго, тогда меньше останется работать до обеденного перерыва, и в то же время стремишься дойти побыстрее, чтобы дать наконец отдых ногам.

У самого леса стоят обнесенные колючей проволокой бараки, вокруг них снуют мужчины. Это филиал лагеря – штрафная команда, – сюда отправляют на штрафные работы.

Дальше, у поворота дороги, ведущей в лес, – деревенские избы, где, тоже за колючей проволокой, живут женщины из штрафной команды. Лагерные власти обрекли их на условия куда худшие, чем в Освенциме и Биркенау. Команда 117 минует штрафной лагерь, провожаемая взглядами изолированных здесь женщин, и продолжает свой путь к лесу.

Сонно шумят сосны, колышутся пахучие кроны. Их смоляной аромат разносится над дорогой. Будто все знакомые тебе леса собрались в этом одном лесу, пушистый мох, замшелые стволы, кусты можжевельника дарят тебе радость. Умиротворяющей тишиной и блаженным спокойствием повеяло на людей. Даже голоса эсэсовцев теряют здесь свою грозную силу – их приглушает лесное эхо. Даже вода в придорожной канаве прекрасна, потому что в ней отражаются зеленые ветви елей.

Но вот деревья мало-помалу редеют, лес остается справа, дорога ведет через туннель под железнодорожными путями. К путям прилегает территория лагеря, куда посторонним вход запрещен. Об этом сообщает укрепленная здесь таблица:

К. L. Auschwitz, Lagerräume. Betreten streng verboten[55].

За путями виднеются домики, где живут люди. Это и есть место работы колонны 117. Женщины роют канавы. С тех самых пор, как был основан лагерь в Освенциме, рытье канав не прекращается. Они тут кругом, в разных направлениях, образцово выполненные – шириной два метра, глубиной два метра. В Будах одна канава пересекает луг, устремляясь к полям, другая тянется к железнодорожной насыпи, третья к большаку, где ездят машины и ходят люди. Для тех, кто не работает здесь принудительно, Буды не лишены прелести. Люди, хлопочущие возле своих домов, лепет детишек, уютная тишина чистых дворов, где по омшелым крышам разгуливают голуби, запах коровника и молока – все это вызывает новые мечты, будит тоску, но и успокаивает боль. К тому же дорога и железнодорожная насыпь – замечательные объекты для наблюдений. Здесь ходят и ездят свободные люди. По дороге, особенно в пятницу, устремляются на базар навьюченные корзинами крестьянки, едут крестьяне на возах, дети с книгами спешат в школу. Встретив взгляды заключенных, они пугливо отворачиваются. Те, кто в поезде, похрабрее, они не