Измена. Без права на дочь - Анна Томченко

его оттолкнуть, но вместо этого поднимала руки и обессиленно их опускала. Только пальцы сводило судорогой, насколько сильно хотелось вцепиться в него и прижаться. Чтобы по-настоящему.

 — Потому что, — не очень остроумно ответила я и все же отстранилась. Эти объятия, эта неправильная ласка с привкусом отчаяния делали только больнее. Влад отшатнулся, сделал пару шагов назад и упёрся спиной в стену. Запустил пальцы в волосы и присел прямо на пол, не жалея своих дорогих брюк.

 — Мою двоюродную бабушку так звали, — Влад спрятал лицо в ладонях и ожесточённо потёр. — Не знаю, рассказывал я тебе или нет.

 Рассказывал. Много чего ты о ней рассказывал. И когда я родила, осознала, что лучшего варианта просто не существует. Как только я впервые увидела маленький хрупкий комочек, я сразу поняла, что она моя Ида. Но Владу я ничего не сказала. Просто наблюдала, как его мучительно скручивает чувство то ли разочарования, то ли вины.

 Он не собирался уходить, и я, налив себе чая, тоже присела на пол. Напротив.

 — Как было? — Влад не смотрел на меня, и я тоже — на него. Просто из солидарности. Из чувства страха, что не выдержу и снова начну плакать, цепляться пальцами в него, утыкаться в шею, а он как раньше запустит руку мне в волосы и начнёт перебирать, гладить по спине, нежно целовать…

 Все это не раз я видела в снах и, просыпаясь, просила, чтобы все повторилось хоть на мгновение. И я слышала его голос, видела его лицо — только в снах, а теперь боюсь…

 — По-разному было… — я откинула голову и посмотрела в окно. — Когда-то больно. Почти всю беременность было очень больно. И если бы ты просто ушёл, не знаю, было бы лучше, но от измены, от отчаяния и страха я боялась постоянно. Что не справлюсь, что сломаюсь, что в последний момент схожу на аборт…

 Я никогда осознанно не хотела избавляться от беременности. В разумном состоянии меня ни разу не посетила такая мысль, просто вот когда все совсем плохо, у любого, наверно, пролетали такие мысли, ненавязчивые, а просто мельком. Мысли про аборт я боялась. И от этого только сильнее загоняла себя, думала, что настоящие, хорошие женщины никогда о таком не думали. И себя считала плохой.

 — А потом как-то поздно стало. Слишком поздно. Я поняла это на шестом месяце. Успокоилась, — я никому не рассказывала об этом. А вот Владу, оказывается, смогла. — И больнее всего было, что я никому не нужна. Только Аделаиде. Мама меня на аборт отправляла. Только вот Валерия Ивановна молчала, и в молчании ее я слышала одобрение. Тогда радовалась. А потом появилась Ида.

 И сколько раз я себя останавливала, чтобы не набрать Влада. В те моменты, когда совсем сил не хватало, когда молоко стало кончаться, и получалось, что Ида голодная, а я не знала толком этого. Она только плакала. И тогда я ломалась, смотрела на мобильник и уговаривала себя не говорить, не после всего. И каждый раз останавливалась за секунду до вызова.

 Мерзко.

 — Ты не забрала вещи тогда…

 Потом, спустя несколько недель, Варя уговорила меня съездить. И я боялась приехать и столкнуться с Владом, потому что не смогла бы уйти тихо. Я и без него сидела в спальне на полу и ревела. Варвара сама собирала сумки и просила не дурить, но сил, чтобы встать и пройтись взглядом по воспоминаниям счастья, не находилось.

 — Я два дня бродил по городу, пил в каких-то барах. Старался, чтобы в голове не было тебя. Чтобы память к чертям отшибло. Очнулся на скамейке в парке. Поехал домой, а там твои платья, духи на полке, заколки. Я стоял, смотрел и не понимал, как будет, если всего этого не станет. Только документы смог твои вытащить и оставить на столике…

 В документах лежали деньги. Я оставила их на том же столике.

 — Почему ты не взяла?

 Казалось, нам слова не особо нужны, мы понимали друг друга и так, словно ментальная связь, мысли читали.

 — Потому что это выглядело как откуп.

 — Когда ты узнала, что беременна? — Влад задал вопрос, а потом пристально посмотрел на меня, и я не знала, как ему ответить, чтобы окончательно не утопить в вине. Я отвела глаза и закусила губы. Терла нос запястьем и часто моргала. — Аглая, нет? Нет…

 Влад оказался рядом и прижал меня к себе. Почему-то когда стараются успокоить, истерика только сильнее становится. И если до прикосновений я пыталась держаться, не показывать, то как только ладони Влада коснулись моих плеч, я сдалась. Вцепилась в его рубашку, уткнулась носом в грудь и закричала. Не громко, ровно так, как могла позволить со спящим ребёнком в квартире. И в моем крике была вся боль.

 — Ты знала. Ты уже в ресторане знала… — с горечью в голосе констатировал Влад. — И все равно ушла.

 Влад затащил меня к себе на колени, и я обняла его за шею, вцепилась в волосы на затылке и давила в себе истерику, чтобы произнести:

 — Я держала под столом тест с двумя полосками…

 Влад сжал меня так сильно, что весь воздух из лёгких вылетел. Он гладил меня по спине и прижимал. Раскачивал. А я вновь не могла говорить, стальное кольцо сковало горло, и я часто дышала.

 — Прости, прости, прости… Я чудовище, я знаю. Прости меня… Аглая…

 И слова отпечатывались на моем сердце глубокими ранами. А я искала в себе силы попросить:

 — Уходи. Не делай ещё больнее…

 Глава 32

 После полуночи, когда подкроватные монстры просыпаются, я закрыла за Владом дверь. Прижалась к ней с внутренней стороны и тихо заскулила, прикусывая ладонь.

 Паршивый разговор и ситуация.

 Катерина так боится потерять Влада, что будет как можно больше подставлять мне подножки, хотя не понимает, что я Владислава потеряла несколько лет назад. Безвозвратно. И сам Влад…

 Его слепой страх, договорной почти брак с Катей, его мать… И боль.

 Которую я ощущала сильнее и острее, чем свою. Которая заставляла меня сопереживать и даже немного жалеть, что все получилось так. Но жалость плохое чувство. Надо просто принять и не винить. Точнее, винить, но не за измену, а за