Совдетство. Книга о светлом прошлом - Юрий Михайлович Поляков

Ардавасов пляж не узнать: вдоль берега воздвигли высокую бетонную дамбу, наподобие линии Маннергейма на Карельском перешейке, – спасают первую линию от штормов, а они год от года становятся все мощнее, унося в море целые кварталы. Наши старые добрые волнорезы как-то осели и обрюзгли. Почерневшие блоки разошлись в разные стороны, точно стариковские зубы. Постоял я и на историческом пятом волнорезе, щель, в которую мы просовывали пятерню для победного рукопожатия, расширилась, теперь я при тогдашней своей комплекции смог бы спокойно вылезти наружу без того жуткого кипиша, когда чуть Мжаванадзе из Тбилиси не вызвали. В прозрачной майской воде было хорошо видно, что «ныр» по-прежнему надежно завален камнями, пограничники тогда, полвека назад, постарались от души.

Владения Суликошвили и Сундукянов теперь отделяет от улицы не колючая ежевика, а свежий металлический профиль. Встав на цыпочки, я заглянул во двор: там мало, что изменилось: «Храм раздумий» стоит где стоял, и накрыт тем же самым ветхим куском шифера. Только вместо виноградной беседки теперь мандариновые деревца. Я крикнул хозяев, но никто не вышел на зов, только в окне второго этажа дрогнула занавеска, возможно, от сквозняка. Да и вообще улица Орджоникидзе, если не считать названия, осталась почти прежней, даже экзотический забор из кроватных спинок на месте. Но теперь она носит имена братьев Чучба, погибших в перестрелке на станции Пцырсха, в теснине между двумя тоннелями.

Направляясь к Симоновому гроту, я прошел мимо белого павильона и видел следы от пуль на резных камнях, похоже, тут было целое сражение. Платформа пуста, чудесный вокзал в запустении, поезда здесь не останавливаются уже лет тридцать… Перейдя железнодорожный путь, я двинулся по дорожке, выложенной плитняком, перешел железный мостик и погрустил там, где река, кипя, возникает из земли, чтобы по тесному и краткому руслу пронести бурные воды и раствориться без следа в море. Чем не метафора человеческой судьбы? Дуб, возле которого ударница Тома стояла, занеся над головой каменюку, чтобы обрушить на Гогу, цел и раскидист, он стал выше и гуще. Деревья беззащитны перед созидательной жестокостью человека, но зато живут дольше нас.

Не без труда поднялся я по крутой лестнице в скальную келью апостола, где теперь пещерный храм, в каждой нише – икона или крест, витает запах ладана и топленого воска. Перед ликом Симона Канонита, нарисованным на камне, я поставил свечку, прилепив ее к древнему хоросу, свисающему на цепях с потолка. Что я попросил? Ничего особенного: здравия тем, кто жив, и прощения тем, кто умер.

Вот и всё.

2022–2023, 2024

Переделкино – Новый Афон

Адрес тот же… Послесловие

Письмами читателей я, можно сказать, избалован смолоду. Хорошо помню, как в 1976 году, когда в «Московском комсомольце» вышла моя первая «Книга в газете» (большая подборка стихов с шикарной фотографией автора), Александр Аронов, сочинивший песенку «Если у вас нету тети…» и заведовавший в МК стихами, позвал меня в свой кабинет, широким жестом отдал пухлую пачку писем читателей, точнее, читательниц и сказал:

– Не зазнавайся, больше всего им понравились твои кудри на снимке!

Не забуду, как в отделе прозы журнала «Юность», которую в те годы возглавлял Андрей Дементьев, целый угол был заставлен картонными коробками с откликами на мои повести «ЧП районного масштаба» (1985), «Работа над ошибками» (1986), «Сто дней до приказа» (1987), «Апофегей» (1989)… А вот на «Парижскую любовь Кости Гуманкова», печатавшуюся в трех летних номерах 1991 года, откликов было гораздо меньше. Нет, эта повесть очень понравилась публике и с тех пор переиздавалась раз тридцать, но пришла година таких социальных и политических бурь, что читателям, попавшим в мясорубку «шоковых реформ», было уже не до посланий авторам прочитанных сочинений, а сами писатели как-то незаметно перестали быть властителями дум, переквалифицировавшись в досуговых затейников.

Мой «Демгородок» (1993), острый памфлет на «эпоху перемен», вышедший в журнале «Смена» и обсуждавшийся, без преувеличения, на всех интеллигентных кухнях, заставил взяться за перо лишь немногих, донельзя политизированных читателей. На моих глазах культура «письма в редакцию», просуществовавшая в нашем Отечестве два столетия, стала сходить на нет. Вот характерный пример. Год 1996-й, я колумнист старейшей газеты все еще выходящей миллионным тиражом, иду по редакционному коридору, и мне навстречу бросается старушка в очках, последняя сотрудница некогда многочисленного отдела писем, оставленная в штате скорее из сострадания, нежели из надобности.

– Юра, Юра, – кричит она, – вам письмо из Новосибирска! – и размахивает над головой конвертом.

Но, как известно, мир развивается по спирали, и вот явился интернет, а с ним электронная почта, e-mail, которую в народе окрестили «емелькой» не без лукавой отсылки к поговорке: «Мели, Емеля, твоя неделя!» Потом добавились ЖЖ, телеграм-канал и т. д. Обратная связь писателя с читателями отчасти восстановилась, наладилась, но к прежним масштабам, увы, уже не вернулась, зато стала оперативнее. Литератору так же важно знать, что о его опусах думает серьезный читатель, как президенту понимать, как к нему на самом деле относятся избиратели. Тогда первого не ошарашит тот факт, что его книги перестали покупать, а второго не ошеломит то обстоятельство, что он с треском проиграл выборы.

Не рисуясь, скажу: я смолоду довольно быстро пресытился добрыми отзывами о моих сочинениях. Так устроен литератор: похвалы кажутся ему чрезмерными, а хулы незаслуженными. И все-таки, достав из очередного конверта тетрадный листок, заполненный убористыми строчками и скользнув глазами по восторгам, я обычно старался поскорее найти что-то конкретное про недостатки моего сочинения. Нет, это не авторский мазохизм, и про свои «ляпы», про то, где ты «недотянул», а где «нахалтурил», читать, конечно, обидно, но очень полезно для писательского развития. Читатели в отличие от критиков объективны, им, как правило, наплевать на то, к какой литературной ватаге ты принадлежишь, какая у тебя национальность, сексуальная ориентация и политические взгляды, они оценивают твой текст, соотнося его со своим жизненным и духовным опытом, а также с классикой, на которой выросли и сформировались. А уж каким внимательным, дотошным, знающим был советский и отчасти остается нынешний читатель! Он внимателен, как Штирлиц, тут же укажет ошибку, укорит за неправильно названную травинку, за кавардак в датах, за перепутанное отчество третьестепенного персонажа… И правильно! Читатели зачастую выполняют функции корректоров и бюро проверки, ведь во многих издательствах эти важнейшие службы распущены из экономии.

Однажды мне пришла по почте здоровенная бандероль. Развернув бумагу, я обнаружил первое полное, больше тысячи страниц,