Люди и встречи - Владимир Германович Лидин

Когда-то с острова Кильдин я привез на память голыш. У меня всегда возникает особое чувство, когда в местах, куда я вряд ли снова попаду, подбираешь гальку или раковину с тем, чтобы пометить на ней число и место. Тогда камень как бы обретает свою судьбу, связанную с судьбой подобравшего его человека. Голыш с острова Кильдин Писахов знал и не раз держал его в руке.

— Клейменый камень, — сказал он как-то, — видите клеймо? — Никакого клейма я не увидел. — Какой же у вас глаз, — рассердился Писахов. — Это клейменый камень из кегострова наследства.

Писахову просто хотелось изукрасить немного фантазией голыш, чтобы он был для меня не только камнем. И — странное дело — стал этот серый голыш в такой степени связанным для меня с именем Писахова, что утратил прозаическое назначение служить в качестве пресс-папье.

«Я простудился. Месяц не мог ходить. С трудом делал пять шагов и садился отдыхать, — написал он мне в последнем письме. — Хотя бы до совершеннолетия дотянуть!.. И мне мало только до совершеннолетия. Теперь хочется до 2000‑го года! Ведь так много ожидается-намечается нового. Сообщение с Москвой без затраты времени... А какая будет музыка? Подождать-то всего 41 год! Очень хочу. А какой нарядной вступит Земля в 2000‑й год!»

Он верил в это Завтра, прославлял его в своих сказках (да и последнее письмо, из которого я привел только несколько строк, это целая сказка о будущем), и когда восьмидесятилетний Степан Григорьевич умер, я ощутил, что одним из чудесных фантастических вымыслов, украшающих жизнь, стало меньше. Но хорошо знать, что с русским Севером навсегда связано имя Степана Писахова, что, может быть, назовут Поморскую улицу в Архангельске его именем, а если и не назовут, все равно отыщет приезжий скромный домик, где добрых полвека жил Писахов, прославляя Север, писал о нем сказки, вкрапливал в его славу свои самородки. А еще было бы лучше, если бы плавало по Белому морю промысловое судно «Степан Писахов», рассекало бы своим носом голубовато-белую воду, шло бы вдоль берегов Новой Земли, где когда-то рисовал свои пейзажи молодой художник, и возвращалось бы по Северной Двине в родной Архангельск. Оно двигалось бы вдоль длинной, бесконечной аллеи на берегу реки, аллеи, которую не одной белой ночью исходил я из конца в конец со Степаном Писаховым, слушал его говорок, пленялся преувеличениями, побаской и тончайшей лирикой влюбленного в свой край художника…

В. И. СИМАКОВ

Среди праведников русской культуры не будет забыто имя крестьянина Василия Ивановича Симакова.

Удивительна судьба этого самоучки. Начав свою жизнь мальчиком на побегушках в книжной лавочке, он сделал книгу спутником всей своей жизни, и не часто можно встретить людей, которые так благоговейно и с таким глубоким вниманием относились бы к книге.

На протяжении многих лет я дружил с этим скромнейшим человеком, всегда поражаясь его неутомимости все глубже и глубже проникать в тему, которую он сделал предметом своих исследований. Тема эта была — народное песенное творчество. Год за годом собирал этот труженик песни, частушки, образцы народной поэзии и народного юмора, сам, на свои скудные средства, издавая книжки, которые в итоге сложились в целую библиотечку из нескольких десятков выпущенных Симаковым сборников частушек, песен, романсов. Не имея почти никакого образования, Василий Иванович писал статьи и исследования, которые не затеряются в истории русского фольклора.

Симаков прожил всю свою жизнь в маленькой деревне Челагино, близ города Кашина, Калининской области. По нескольку раз в год приезжал он в Москву, и тогда в московских букинистических магазинах можно было увидеть этого крестьянина с тонким орлиным носом, с седой бородой, все разраставшейся с годами. Василий Иванович подбирал книжки, но не всякие книжки, а лишь те, которые могли ему понадобиться для задуманных работ. Тайну его пристрастий я разгадал только тогда, когда побывал в его домике в деревне Челагино, с библиотекой, насчитывавшей около семи тысяч томов.

Но в Москву Симаков никогда не приезжал с пустыми руками. Каждый раз его приезду предшествовало письмо, в котором он сообщал, над чем сейчас работает. То он составляет обширный «Словарь прозвищ и близких тому выражений, как-то: шутливых, насмешливых, коварных, иронических, хулительных, злых и бранных»; то обрабатывает свод ста тысяч собранных им частушек (понадобился грузовик, чтобы перевезти это бесценное собрание в Москву). То он сообщает в письме: «Я сейчас пишу книгу о книжниках и очень большое место уделяю лубку... Перечисляю авторов лубка, а также и их произведения. Этого никто не делал, и я как раз и хочу это сделать. Лубок имел громадное воспитательное значение для народа, и печатался он большими тиражами, каких не знала дореволюционная Россия. Печатался он для народа, но им увлекалось и городское население, и кто не читал Еруслана Лазаревича, Бову-королевича, Протупея-протупарщика и целый ряд других сказок. Недаром Максим Горький увлекался лубком и говорил, что Иванушка-дурачок не так дурашен, а остроумен и находчив».

В своих письмах Симаков говорит только о труде, ибо труд составлял его жизнь и без этого труда не было бы и самой жизни. Не часто встретишь человека такой величайшей скромности и душевной стеснительности, каким был Василий Иванович. Много лет я добивался от него автобиографии, и каждый раз он отмахивался или отшучивался, уверяя, что личность его никому не может быть интересна. Он многого мог бы добиться в тех условиях оценки деятелей из народа, какая существует в нашей стране. Но он никогда ничего не искал для себя — он хотел только трудиться, с единственной целью быть полезным своему народу. Симаков был глубочайше убежден в том, что поэтические способности нашего народа еще не получили достаточного признания, и к «Песням русского народа» Сахарова или к «Песням, собранным П. Н. Рыбниковым» может быть по праву присоединено и литературное наследие Симакова.

«Словарь я свой закончил, — пишет он в одном из писем ко мне. — Сейчас работаю над синонимами и пишу по этому поводу отдельные статейки, и эта работа тоже приходит уже к концу. Если бог пошлет здоровья, то осенью где-нибудь сделаю докладец о своих наблюдениях над языком торгашей, офеней, блатном и т. д. Сейчас думаю осуществить работу над энциклопедией песен по лубочным песенникам, и в этом направлении у меня уже немало было сделано... Тысяч около двух уже мной переписано, нужно