Ловушка с зелёным забором - Рихард Глацар

недавно выразился Лялька. Сортировочный плац, на котором раньше была постоянная толкотня, стал самым спокойным местом в лагере. Одну из тамошних бригад переименовали в «лесорубов» и «переобучили». Эти люди прореживают кустарник и валят деревья вокруг лагеря, там, где лес стал слишком густым.

Уже несколько бригад побывали на работах за пределами лагеря. Достаточно отойти совсем немного, чуть-чуть углубиться в лес, и уже появляются одиночные «спекулянты», но это – самые мелкие из всех. Босоногие мальчишки и девчонки, одетые в лохмотья, появляются и сразу же исчезают между деревьев. Все выглядит так, словно они собирают валежник. На самом деле чуть поодаль у них спрятан сверток.

У охранников уже полны карманы денег, теперь они выманивают у голодных людей из этих бригад другие ценности – главным образом, золото и доллары. Они научились распознавать, кто из эсэсовцев «добрый начальник», при котором можно спекулировать, а при ком нельзя.

Вдруг охранники начинают орать больше, чем обычно, один ненадолго задерживается в лесу и скоро догоняет остальных. За спиной в коричневой бумаге у него что-то крупное. Немного погодя, в какой-нибудь низине он раскрывает пакет и приглашает эсэсовцев и других охранников «за стол». Колбаса, ветчина, ломти белого хлеба, бутылки с водкой – словно он здесь, в лесу, случайно купил на свои деньги дополнительное питание. Вначале они сгоняют всю бригаду и усаживают ее в сторонке. Потом каждый выбирает себе, что ему нравится. Под конец охранник, снова выбрав благоприятный момент, дает что-нибудь и бригаде – за то, что там, под пеньком, лежали 20 долларов. Но на самом деле охранник ничего не покупал за доллары. Он их присовокупил к остальным ценностям, которые уже давно спрятал где-то вне Треблинки. Он все купил на польские злотые, которых у него полно в карманах галифе, прикрытых кителем. Эсэсовцы делают вид, что ничего не видят. Никто ничего не видит и не знает. Спустя некоторое время никаких следов «обеда» не остается. Все происходит при молчаливом взаимопонимании.

Спектакль продолжается, когда колонна приближается к лагерю.

– И чтобы никто ничего не пронес в лагерь, – говорит эсэсовец охранникам, хоть и громко, но как-то вскользь. При этом он позволяет охраннику пронести для него самого не слишком большой пакет и только смотрит, чтобы тот дошел до его комнаты незамеченным. Все тайком проносят в лагерь еду и выпивку. Украинцы – просто за спиной, потому что им грозят в крайнем случае побои – 25 или 50 ударов при поверке позади бараков. Отважные спекулянты в колонне несут кусок колбасы, ветчины и белый хлеб, спрятав на голом теле, в штанинах, под рубашкой, под мышкой – до тех пор, пока вечером не попадут в свой барак. Там они продают принесенное за 20—30 долларов или за 1000—1500 злотых, чтобы в следующий раз, когда они выйдут из лагеря, иметь при себе настоящую валюту. А купивший делит этот кусочек белого хлеба или апельсин на части и передает друзьям в амбулаторию. Без этого выжить в Треблинке было бы совершенно невозможно.

Господи, откуда на четвертый год войны в этой нищей разоренной стране так много еды? Где эти босоногие люди в лохмотьях берут пакеты с деликатесами, которые они продают за 20000 злотых, за золотые часы? Объяснения Давида Брата и других, кто раньше жил в окрестностях Варшавы, заканчиваются всегда одним и тем же:

– Нет, чтобы это понять, надо долго жить в Польше, особенно в восточных частях. В так называемом «генерал-губернаторстве», как немцы после введения войск официально именуют эти области. На продуктовые карточки ты не получишь ни кусочка хлеба. Но на черном рынке, из-под полы, за безумные деньги – все, что только пожелаешь.

Спекулируют все, взвинчивание цен начинается с крестьян, которые продают что-то остальным, а самые крупные спекулянты и вымогатели – немцы и их помощники в разных рангах. От Вислы, а может, и еще дальше на восток, от фронта, тянется сквозь леса и необозримые равнины с выжженными деревнями и хуторами след опустошений, который оставляют после себя немцы. Они так же мало заинтересованы в настоящем порядке, как эсэсовцы в Треблинке, – во всем, что касается денег, золота и украшений. Разумеется, не те, что совсем наверху, а те, что ниже – помельче и совсем мелкие, через чьи руки должно проходить все собранное добро. Если бы ты совершил марш-бросок по этим областям, то узнал бы, что кусок хлеба, за который тебе где-нибудь в Центральной Польше пришлось бы заплатить 20 злотых, восточнее Варшавы стоит уже в два раза больше, а чем ближе к Треблинке, тем он дороже. В самой Треблинке за 300 граммов хлеба приходится платить 500 злотых, или 10 долларов, или 5 золотых рублей.

В пути ты бы увидел, как свирепствуют СС, полевая жандармерия, польские немцы, которых называют «фольксдойче». На несколько километров глубже в лес можно наткнуться на партизан, а еще чуть дальше – на банду, которая тоже называет себя партизанами, но не имеет с ними ничего общего. Они грабят и убивают, им безразлично, на какое жилище они набредут в ночи. Вся эта область превратилась в кошмар, а посередине, в песчаном укрытии среди лесов, в излучине Буга – господствует Треблинка. Сюда стягиваются спекулянты за сотни километров. Но самое последнее звено в длинной цепочке – бродяги, которые боязливо высовываются из-за деревьев в страхе быть обнаруженными охранником. Крупные спекулянты сидят дома, в Варшаве, в Люблине, где, наверное, даже есть специальные организации, которые посылают своих людей с нагруженными машинами в хижины, окружающие Треблинку. Все окрестное население, куда ни посмотри, паразитирует на этой бойне, зараженной Маммоной. Все заинтересованы в том, чтобы Треблинка продолжала существовать, чтобы она поставляла ценный побочный продукт – деньги, золото, бриллианты.

– Если вам каким-то чудом удастся выбраться отсюда, постарайтесь, чтобы никто не догадался, что вы сбежали из Треблинки, – говорит нам Люблинк. – Они отнимут у вас всю одежду, оставят вас голыми, они вас убьют, а потом еще проверят, не спрятали ли вы золото где-нибудь на себе…

– Сегодня мы выезжаем из лагеря, – объявляет Бредо сразу после утренней переклички. Он ведет нас к грузовику перед комендатурой, где уже ждут 10 «синих» с унтершар-фюрером Шиффнером и несколькими охранниками. За открытыми воротами постовые поднимают шлагбаум. Сырой холод леса и облака над совершенно черными верхушками неподвижных сосен производят на меня такое сильное впечатление, что в первые минуты я совсем не замечаю дороги.

Сделав большой крюк, мы снова приближаемся к железной дороге. Лес становится реже. От опушки леса машина резко сворачивает на тракт. Я