Ловушка с зелёным забором - Рихард Глацар

И если уж у Раковского так здорово получается выменивать у охранников все, что угодно, то, может, он достанет и пистолет, вообще какое-нибудь оружие, разумеется, за кучу денег, золота, украшений. Это все можно где-нибудь закопать, а потом, когда будут деньги, много денег, можно будет проскользнуть через все, чем бы дело ни кончилось. Собственно говоря, сейчас для Раковского наступил самый подходящий момент показать, на что он способен, после того как они назначили его заместителем заболевшего старосты Галевского.

Вот только как к нему подойти, кто может с ним сблизиться? А, один такой есть, то есть одна – женщина, к которой Раковский прислушивается, Циля, эта здоровая крестьянка, как выразился наш Ганс. Она работает на немецкой кухне, и для немногих девушек, работающих здесь, она примерно то же, чем для нас был Цело.

На передний план приготовлений к общему делу выдвигается сейчас, когда еще не ясно, что будет с Галевским, еще и доктор Хоранжицкий. Они отобрали его из польского эшелона, чтобы он работал в немецкой амбулатории, в стоматологическом кабинете. Его редко можно видеть. Он передвигается только внизу, между «гетто» и своим рабочим местом напротив «большой кассы». У него увядшее лицо, и вся его фигура какая-то пожилая, невыразительная, незначительная. Лучше и менее рискованно, чтобы деньги из «большой кассы» выносил он, чем сами «золотые евреи».

После полудня солнце уже греет. Когда в обеденный перерыв мы приближаемся к кухне, то видим, как четыре охранника тащат от эсэсовского барака что-то покрытое кровью. Только руки и ноги, за которые они волочат это что-то, позволяют предположить, что это – человек.

«Доктор Хоронжицкий» – проносится по толпе. Еще прежде чем мы выстояли очередь за мисками и опустошили их, становится известно, что произошло. Сегодня утром Лялька влетел в немецкую амбулаторию и потребовал у Хоронжицкого, который там был один, какое-то лекарство. Словно что-то учуяв, он вдруг захотел узнать, что находится в больших карманах Хоронжицкого. И нашел там 150000 злотых и еще несколько долларов, вероятно в большой спешке просто засунутых в карман. Хоронжицкий бросился на Франца. Тот, моложе и на целую голову выше, в коротком бою одолел доктора. Хоронжицкому еще удалось освободиться и выбежать, но тут его поймали подоспевшие эсэсовцы и сбили с ног. Экстренная перекличка сразу после обеда, эсэсовцев больше, чем обычно, и они в повышенной боевой готовности. Слово имеет Лялька, уже снова вычищенный и принарядившийся для этого спектакля.

– Вот, вот, – он показывает плеткой на кровавый комок на земле. Покрытое шлаком, тело полностью теряется в разодранных кусках одежды. – Вот, смотрите, что будет, если кто-то из вас сойдет с ума и нападет на одного из нас. – Лялька делает несколько шагов вперед и обводит выпученными глазами ряды. – Я хочу знать, откуда у него деньги, да еще так много! Он все время работал внизу, сам найти денег он не мог. Я хочу знать, как он получил деньги…

Два охранника выливают на то, что было доктором, два ведра воды, и, когда тело начинает немного двигаться, два других приносят козлы. Это у Ляльки самый новый реквизит, он лично заказал его в столярной мастерской, чтобы торжественно производить на них наказания при общей перекличке: 25, 50 ударов по одетым и по обнаженным спинам. Они укладывают сжавшееся в комочек тело на козлы. Спереди его держат за руки, потому что, когда Лялька бьет, центр тяжести всегда приходится на заднюю часть. Примерно после пятнадцатого удара тело неожиданно дергается, обмякает и становится неподвижным. Удары глухо падают на него, словно на полупустой мешок: 30, 31… Франц бьет уже не так обдуманно и искусно, плетка уже не взлетает над головой в таком бравом ритме. Обвисшее на козлах тело поглощает удары, вместо того чтобы реагировать на них. 49, 50 – при последних ударах Лялька несколько раз теряет равновесие и покачивается.

– Все. Отнести в «лазарет» и расстрелять!

Итак, этот спектакль тебе не удался. Жертва раньше времени выскользнула из твоих рук, и тебе пришлось продолжать игру без партнера. Мы уже слишком давно в Треблинке, чтобы на расстоянии понять, когда человек «готов». Лялька одергивает форму, поправляет ремень:

– Этот паршивый еврей получал деньги, наверное… да, от «золотых евреев»! Я хочу видеть «золотых евреев»! Сюда! Построиться! Друг за другом!

Ближе к вечеру по «бараку А» разносится:

– Деньги, золото, всевозможные украшения – всё сдать самым честным «золотым евреям»! – После допроса на козлах Вилли передвигается, широко расставляя ноги. – Это было внизу, а там, наверху, был произведен допрос высшей степени. Всех раздели донага и выстроили в ряд над ямой в лазарете. Он допрашивал каждого и при этом еще щекотал пистолетом: кто из нас давал деньги Хоронжицкому, для чего, кто еще прятал деньги…

– Вдруг начало казаться, – присоединяется Зало, – что для всех нас дело может кончиться только «лазаретом». А еще было такое впечатление, что остальные парни из СС держатся на заднем плане, предоставляя Ляльке солировать, а заодно и нести полную ответственность перед Штанглем, комендантом лагеря, за уничтожение всей бригады специалистов. Как иначе можно объяснить, что он нас всех все-таки отпустил?

– Молодец Хоронжицкий. Действительно они его забили насмерть или ему удалось что-то проглотить, как поговаривают некоторые? Во всяком случае, похоже, что у них тут есть еще работа, даже если эшелонов больше не будет. Лагерь они хотят сохранить. Такой лагерь, как Треблинка, так далеко от линии фронта больше не найти.

Произошло почти чудо. Ганс вернулся из амбулатории на собственных ногах. Правда, они теперь тощие, как веретено, и болтаются в ставших слишком большими сапогах, но с этим мы справимся: будем поддерживать его на перекличке и при маршировке сзади и с боков, присматривать за ним в бараке, чтобы в случае близкой опасности быстро поднять его с кучи тряпья, на которой он полулежит, полусидит.

И Галевский уже на ногах, но он так слаб, что функции старосты лагеря продолжает выполнять Раковский, пока Галевский не придет в себя. Когда в лагере много другой работы, кроме работы с эшелонами, когда везде всё перестраивается, расширяется и улучшается, тогда эсэсовцы закрывают глаза на некоторых из «разгребателей собственного дерьма» – особенно если речь идет о старосте лагеря. А так они перевернули весь лагерь. Они вытащили людей даже из мастерских и приставили их к вагонеткам. Они сформировали новые бригады, которые под конвоем выезжают из лагеря и привозят на грузовиках щебень, шлак и другой строительный материал. Когда поступят следующие эшелоны, Треблинка должна выглядеть, как прекрасный парк. Говорят, именно так