Острова - Григорий Михайлович Кружков

У ног твоих вьется,

Трава по рукам оплетает…

Ключи, пробиваясь со дна, все бормочут, щекочут,

Холодной волною глаза размывают,

Холодной, подводной волною глаза размывают.

Очнись же, Аленка!

Скорее от мест этих злых откочуем!

Село недалеко,

Успеем до ночи, а нет — так в стогу заночуем.

Всегда тебя слушаться стану,

Теперь — без обману,

А как набредем на малину,

То сам буду первый делиться.

В грозу на дороге,

Зимой без костра в холодину,

И что ни случится,

И мерзнуть, и мокнуть — не в горе! —

И пить из копытца —

Но не разлучаться,

Но не расставаться с тобою!

…Уже засыпают кувшинки,

И только, как стрелки,

Как маленькие пружинки,

По светлой воде

Всё скользят и скользят водомерки…

(Песок остывает,

Осоку знобит у обрыва…)

Но сумерки медлят,

Не гаснет вода,

И прозрачное небо не меркнет,

По светлой, по сонной воде

Скользят водомерки…

(Куда я пойду?)

Скользят и скользят торопливо…

Прощай, Урания!

Хорошее стекло в трактире епископа на чертовом стуле двадцать один градус и тринадцать минут северо-северо-восток главный сук седьмая ветвь восточная сторона стреляй из левого глаза мертвой головы прямая от дерева через выстрел на пятьдесят футов.

Эдгар По. «Золотой жук»

1

Сначала люди догадались и придумали колесо. Потом догадались, что, если колесо умножить на четыре, получится телега со всеми ее производными, от королевской кареты до махновской тачанки. Умножили. Умножить — умно жить, пешком не ходить.

И дальше пошло-поехало. Больше всех обрадовались господа литераторы. Гоголь воспел бричку, Пушкин — кибитку, Лермонтов — арбу. Князь Петр Андреевич Вяземский сочинил: «Тройка мчится, тройка скачет, вьется снег из-под копыт». Потому что на ходу думается лучше. Простой алтайский рабочий Ползунов изобрел паровоз, поехали еще шибче. Ломоносов расстарался насчет электричества, молния ударила в громоотвод, изобрели поезд на электрической тяге.

Когда я учился в школе, электрички были частью быта. Деревянная наша школа (переделанная из дачи знаменитого чаеторговца Перлова) стояла возле станции, в ста метрах от московской платформы. Двадцать минут, и ты на Ярославском вокзале.

А когда после Томска, после университета, я поступил в аспирантуру в Протвине, нужно было ехать уже на двух электричках: сначала из Перловки в Москву, потом с другого вокзала до Серпухова почти два часа, а там еще минут сорок на автобусе до самого Протвина. Этот путь меня не тяготил, скорее наоборот. Сколько всего наслушаешься в дороге! Вот незамечаемое благо, которое с детства давало мне это привычное кочевье; тут и москвичи, и болшевские, и загорские, и какие хотите, и у каждого — своя речь, свой словарь, а вместе — живой язык, и он входит в тебя сам собой, уча потихоньку уму-разуму.

Конечно, мы, пригородные пацаны, никогда не платили за проезд, у нас были обкатанные методы сбегания от контролеров. Один из них заключался в том, чтобы на остановке выскочить, стремительно пробежать два вагона назад — против движения контролеров и успеть снова вскочить в поезд, пока двери не закрылись. Позже, когда я ездил в Лосинку на завод, вопрос о билетах вообще не стоял — остаться бы живу, когда в переполненную электричку лезут все новые работяги, напирая, как поршнем, и сплющивая народ в тамбуре.

А если пассажиров мало, какое это чудо — ехать и радоваться, как Иван-дурак на своей теплой плацкарте. Или грустить, если так случится. И смотреть, как провода за окном то плавно лезут вверх, то снова съезжают вниз; см. у Набокова в «Чужих берегах».

Поэзия, я думаю, начинается с покорства судьбе. Везут тебя, и ладно. В поезде, на корабле, в кибитке… Пока ты спорил с ней и боролся, ты спал. Когда покорился — проснулся. Может быть, это и неверная философия. Но факт остается фактом: нигде мне так хорошо не сочинялось, как в электричке.

Большинство из тех ранних стихов 1968–1971 годов были напечатаны спустя много лет: «Чудесное со мной», «Большой разлив у Серпухова», «Цыганка», «Костер», «Попутчица», «Луч дороги». Декорации все те же: платформы, насыпи, ветер, дующий в окна. Рельсы, сходящиеся вдали, как прожектор из будущего, направленный прямо тебе в лицо; и ты, словно завороженный, летишь ему навстречу:

Как светло! сквозь мельканье ресниц Можно в этом изменчивом блеске Различить ленты рек, стаи птиц, Переправы, поля, перелески — Разорвать притяженья кольцо И стряхнуть этот обморок сонный… Луч дороги мне светит в лицо. Ослепленный стою, ослепленный.

Это было не просто прощание с прошлым, освобождение от мучительного сна, но и зачарованность будущим как огромной таинственной страной — неизведанной, неизвестной.

2

Закончив физический факультет в Томске, я вернулся домой и первым делом поехал в Дубну, в Ядерный институт. Но оказалось, что вчерашних студентов там на работу не берут, а берут, наоборот, только ученых со степенями. Тогда из этой крайней северной точки Московской области я поехал в противоположную сторону — в точку, лежащую симметрично от Дубны на юге и получаемую из нее поворотом на 180 градусов вокруг колокольни Ивана Великого. Устремился же я туда, узнав, что в Протвине, возле Серпухова, только что построили самый мощный в мире ускоритель протонов — синхротрон. В ту осень как раз производили пробные пуски.

Приехал я, надо сказать, неожиданно — без рекомендации, без звонка: никаких связей или просто знакомых в московской научной среде у меня не было совершенно. Но я не унывал, доехал до новенького поселка в лесу, сориентировался, куда идти. Позвонил из проходной в теоретический отдел. Ко мне спустился Борис Арбузов, молодой (ему тогда не исполнилось еще тридцати), но необычайно одаренный физик-теоретик. Через два года я был на защите его докторской диссертации в Дубне. Из нее следовало, что раскаляет солнце, возможно, совсем не термоядерная реакция, а главным образом некий таинственный источник энергии, заключенный в самих геометрических свойствах пространства. Запомнились слова одного из оппонентов: «Необходимо подчеркнуть, что речь идет не просто о прекрасной работе, но — в случае экспериментального ее подтверждения — об открытии, сравнимом с открытиями Эйнштейна».

Гипотеза Арбузова, на первый взгляд, кажется невероятной. Ведь то, что на Солнце происходит термоядерная реакция, — школьная пропись. Вся астрономическая картина, спектр солнечного излучения и так далее — все подтверждает