Острова - Григорий Михайлович Кружков

книга Джона Китса на английском языке, выпущенная издательством «Прогресс»: время от времени оно издавало такие книги для студентов языковых вузов, но поэзию — почти никогда. В нее вошли лучшие сонеты и оды Китса, а также две небольшие поэмы. Составителем и автором предисловия был Владимир Рогов. С этой-то книги и началась моя пожизненная любовь к Китсу (если только это высокое слово применимо по отношению к такому полигамному по природе существу, как переводчик). В то время, в 1960-х годах, Китс был еще плохо известен в России. Ни одной его книги на русском языке не существовало; до конца XIX века его практически не замечали, а при советской власти — не жаловали.

Меня сразу зачаровал звук стихов, этот сильный и смелый голос, ни на кого не похожий — и в то же время неуловимо напомнивший мне Пушкина. В дальнейшем, читая Китса, я заметил многие черты сходства двух поэтов, русского и английского. Например, эллинизм, который у Пушкина начался со скульптур Царского Села и Летнего сада, а у Китса — с «мраморов Элгина», великих творений Фидия, привезенных из Афин и выставленных в Британском музее. Последняя поэма Китса «Гиперион» (по словам Байрона, «внушенная титанами») посвящена войне богов. Она не закончена и похожа на обломок фриза Парфенона. Но это лишь придает ей убедительности. У Пушкина тоже много величавых обломков. Это поэтика фрагмента, открытие романтиков.

Ни одного упоминания о Китсе у Пушкина мы не находим. Но в его библиотеке были две книги: одна со стихами Китса, другая с его биографией. Обе — разрезанные владельцем. Пушкин купил их в начале 1830-х годов и, несомненно, внимательно знакомился с их содержанием. Вряд ли он миновал вступление к стихам Китса, где о юном поэте, умершем от чахотки в Риме в возрасте двадцати пяти лет, говорится как о много обещавшем таланте и приводится знаменитая эпитафия: «Здесь покоится все, что было бренного в поэте…» и т. д.

Мог ли он не вспомнить своего любимого лицейского друга — музыканта и поэта Николая Корсакова, умершего от чахотки во Флоренции 26 сентября 1820 года, лишь на полгода раньше Китса?

Он не пришел, кудрявый наш певец,

С огнем в очах, с гитарой сладкогласной:

Под миртами Италии прекрасной

Он тихо спит, и дружеский резец

Не начертал над русскою могилой

Слов несколько на языке родном,

Чтоб некогда нашел привет унылый

Сын севера, бродя в краю чужом.

Во второй из упомянутых книг, «Байрон и его современники» Ли Ханта, где в первых же строках дается необычайно живой и точный портрет Джона Китса, Пушкин мог прочитать: «Его красивые каштановые волосы спускались вниз естественными кольцами». А на том же развороте слева — гравированный портрет Китса, на котором мы видим эти спадающие на шею кудри. Вот и еще одно сходство с Корсаковым, «кудрявым певцом». Да и с самим Пушкиным, конечно.

Действительно, имя Китса нигде у Пушкина не встречается. Зато в его черновиках есть портрет Китса! Идентифицировал его уже в наше время поэт Андрей Чернов. Рисунок сделан в старой лицейской тетради, к которой Пушкин нередко возвращался в 1830-е годы. Другие рисунки на листе — карандашные, а наш портрет сделан чернилами в нижней части листа, и над ним — теми же чернилами — рыцарское (турнирное) копье.

Обратим внимание на то, какой лист выбрал Пушкин для своего рисунка. На нем многократно изображены атрибуты певца: лира — пять раз, свирель Пана (цевница) — два раза, простая свирель (дудочка) — два раза. В двух случаях из пяти лира повешена на дерево — символ окончания земного поприща поэта. В одном из этих двух случаев — прямо посередине листа — дерево растет над гробовым холмом, на котором стоит траурная урна, украшенная гирляндой.

Смерть юного поэта — тема, к которой Пушкин не раз возвращался прежде всего в «Евгении Онегине», в строках, оплакивающих Ленского:

Быть может, он для блага мира

Иль хоть для славы был рожден;

Его умолкнувшая лира

Гремучий, непрерывный звон

В веках поднять могла…

А вот как этот мотив «умолкнувшей лиры» звучал в пушкинском переводе «Гимнов пенатам» Саути. Несомненно, он примерял его и к себе:

Еще одной высокой, важной песне

Внемли, о Феб, и смолкнувшую лиру

В разрушенном святилище твоем

Повешу я, да издает она,

Когда столбы его колеблет буря,

Печальный звук!

Может ли портрет кудрявого поэта в лицейской тетради быть изображением Николая Корсакова, а не Китса? Непохоже. Прежде всего, на всех дошедших до нас изображениях Корсакова мы видим бачки (их носил и Пушкин), а на портрете их нет и помину, лишь свободно вьющиеся волосы, прикрывающие уши.

Кстати, что означает добавленное к портрету копье? Не может ли это быть идеограммой Шекспира, «Потрясающего Копьем», а по смежности — символом английской поэзии вообще? Оба они — и Китс, и Пушкин — были горячими поклонниками Барда. «Отец наш Шекспир» — не всуе сказано.

Конечно, они происходили из совершенно разных социальных страт. Русский барин, гордившийся своим трехсотлетним дворянством, выпускник придворного Лицея, — и плебей Китс, недоучившийся медицинский студент, возомнивший себя поэтом. Но в обоих жило сходное желание все объять и вместить — то протеистическое начало, которое Китс называл «негативной способностью» поэта.

Критики, пытавшиеся уязвить Китса, советовали ему вернуться «к своим порошкам и пилюлям». Пушкина унижали иначе — не приличествующим его годам камер-юнкерским званием и жандармской опекой до гроба (и за гробом). Есть какая-то странная рифма между Джоном Китсом, рожденным на конюшенном дворе в Лондоне, и Александром Пушкиным, отпетым в придворной Конюшенной церкви в Петербурге.

9

По счастью, когда я начал переводить Китса, я еще совсем плохо знал английский. И это мне очень помогло. Сквозь волшебный туман невежества стихотворение казалось одновременно знакомым и незнакомым, далеким и близким. Много позже я понял, что этот туман — обязательная вещь в нашей профессии. Впрочем, если ты знаешь язык даже очень хорошо, расстраиваться не стоит: ведь туману нагнать можно и самому — как это делают на съемках фильма, для этого у киношников есть специальная машина. Нужно только прищуриться и расфокусировать глаза так, чтобы между тобою и стихотворением соткалась эта волшебная пелена.

Вот тут и расставляй руки и лови, как в жмурках, зазевавшиеся смыслы. Угадывай, откуда идет звук, поворачивайся из стороны в сторону,